— В Кундузе.
— А, прославленная двести первая? А я в автомобильной бригаде.
— Кабул?
— Он самый… Ну, давай, за то, чтобы мы, афганцы, держались здесь друг за друга. Будешь мне помогать, я тебя не обижу. Договорились?.. Чего молчишь?
— Хочу задать вопрос, но ты запретил.
— А ты думаешь, я сам много знаю? — Рэд выпил, покрутил носом, вытер губы ладонью. — Я сюда сам устроился только ради того, чтобы тюряги избежать — менты уже давно пасли за рэкет. Тогда здесь еще только модули возводили, и меня поставили на охрану строительства. И так же предупредили: меньше знаешь, лучше спишь. Это военный объект повышенной секретности, и всякое любопытство будет расцениваться как шпионаж… Давай, закусывай, бери печенье!.. А мне что еще надо? Жрачка есть, выпивон есть, бабки хорошие платят… Я тебе, парень, вот что скажу: я не знаю, что здесь происходит, кто эти люди в халатах, которых мы пасем. Меня это меньше всего интересует. Но я знаю другое: здесь всем заправляют люди с огромными бабками и связями. У них все схвачено, и местная милиция в этом районе даже носа не показывает. Меня это устраивает. Пока.
— Почему пока?
— А потому, что за все то время, пока я здесь, ни один охранник или «химик» из зоны по своей воле не вышел. Все договоры подписывают на девять месяцев, а первая партия, включая и меня, еще и пяти месяцев тут не отпахала.
— Ты говоришь — по своей воле не вышел?
Рэд понял мой вопрос, но ответил не сразу. Он покрутил стакан в пальцах, уронил его и несильно ударил кулаком по столу.
— Да, это так. Отсюда можно уйти только ногами вперед.
— И многие уже так ушли?
Рэд поднял глаза. Рот его скривился.
— Слушай, парень, а надо ли тебе это знать? Тебя что больше интересует — количество бабок, которые ты здесь заработаешь, или количество трупов, которые отсюда вынесли? Выкинь из головы эти мысли — вот тебе мой совет.
— И его вынесут?
Рэд — это было заметно по его лицу — понял, что я спрашиваю о парне, которого мы кинули в умывальник, но вместо ответа взялся за бутылку, наполнил стаканы и буркнул:
— Давай! За удачу! И чтобы ночи были темней!
Когда я подошел к двери, Рэд остановил меня.
— Возьми! — сказал он, кидая мне связку ключей. — Теперь ты будешь отвечать за продуктовый склад. Он между нашим и четвертым корпусом. Продукты и воду завозят через день, будешь принимать по накладной… Чего ты не радуешься? Знаешь старую солдатскую поговорку — поближе к кухне, подальше от начальства?
* * *
Ночь накрыла зону внезапно и стремительно, как если бы вдруг вырубили освещение. Модули, производственные корпуса, серая стена, увитая «колючкой», вышки с охранниками растворились во мраке, и по земле заструился стылый холод, словно где-то рядом открыли настежь дверь гигантской морозильной камеры.
Я смотрел в окно и монотонно жевал почти безвкусные баночные сосиски «Хот дог». Насколько я понял, лагерники, во всяком случае охранка, питались консервами. Маринованные огурцы, маринованные грибы, консервированные сосиски, баночные голубцы, ветчина, салями, галеты, пепси-кола, пиво… Эти деликатесы могут радовать желудок человека очень недолгое время, после чего к консервам появляется стойкое отвращение. Это я испытал еще в Афгане на собственной шкуре. До сих пор не могу есть сгущенное молоко и кильку в томатном соусе. Перекормили. А вот «Хот дог» надоел мне уже после первой сосиски.
Я взглянул на часы: 23.20. Рэд провел контрольную проверку ровно в двадцать три, и с этой минуты выход из модуля без особой причины был запрещен. Несколько человек, как и я, что-то жевали, сидя за столами или облокотившись о стойку бара, другие сидели у телевизора, дымили сигаретами и смотрели боевик, кое-кто уже спал. Лысый затылок Рэда закрывал мне телевизор, и я никак не мог понять, о чем фильм, и почему его герои все время так пронзительно кричат.
Я выудил из банки третью сосиску, с ненавистью посмотрел на нее и опустил обратно. Нет, этим крахмалом впрок не наешься. Салями неестественно красного цвета тоже не вызывала у меня положительных эмоций. Что-то вы, Кирилл Андреевич, начали перебирать харчами, подумал я и встал из-за стола.
