Дом стоял у края дороги, и по этой дороге мы должны были подниматься в горы. Нам предстояло выйти очень рано, чтобы пройти по долине, где было разбросано множество домишек, миновать населенные пункты и ступить на нехоженые тропы, чтобы отправиться прямо в горы по небольшим ущельям… Мы не спали, да и можно ли было заснуть, если во всем чувствовалась напряженность. К тому же у каждого было оружие, пользоваться которым никто из нас не умел. У меня было ружье и огромный револьвер, и, когда я засовывал револьвер в карман, он сильно натирал мне ноги… Я был ужасно худой, и револьвер бил меня по костям…
Было около четырех часов утра. Мы лежали молча… «Вставайте, товарищи, вставайте… только потише!..» — послышался чей-то голос. Мы начали открывать тяжелые пластиковые мешки, чтобы упаковать вещи. Мешки издавали страшный шум, слышимый, наверное, в соседнем доме… Аккуратно уложив вещи, мы завязали мешок и вышли… Было нас человек пять… И вот с того самого момента, как я вышел из дома, и начались мои мучения… Наступил новый этап в моей жизни. Мне предстояло пережить трудности, страдания, горести, болезни, испытать радость, обрести новых товарищей по борьбе, преодолеть свои слабости — словом, ощутить все то, что ощущает человек, окажись он в подобных условиях.
Крестьянин-проводник сказал: «Пойдемте, но без шума». Я увидел, что он направляется в сторону малодоступных гор, и тогда спросил себя: «Интересно, а как же мы пройдем здесь?» Пройти там было практически невозможно. Проводник ушел вперед, и мы остались одни в зарослях кустарников. Проводник ничего не сказал нам, но мы все стояли и ждали. Я напрягал зрение, но не видел проводника. Как же мы пройдем здесь? Наконец мы все-таки двинулись вперед, продираясь сквозь густые ветви кустов как раз в том месте, где прошел проводник. И вот перед нами маленькая тропка и гора, собственно, не гора, а горы — горы вверху, горы сбоку а горы внизу… Я попытался прибавить шагу, ничего не вышло. Рюкзак, который я нес на спине, сильно давил на плечи, затем свалился на землю. Я нервничал, не видя нашего проводника, черт бы его побрал… Почему я решил, что мы пойдем по дороге? Сначала я не представлял себе, что же это такое — горы. Оказывается, вот что — сплошная темень, страшная сырость… холод, пробирающий до костей. Вокруг были непроходимые заросли кустарников. На пути встречалось множество лиан, трава низкорослая, трава огромных размеров, кустарники различного типа, и все это зеленое-зеленое. Мы ныряли в эту зелень, как в воду, и разгребали ее руками.
Я шел медленно, рюкзак цеплялся за ветки. Я падал и поднимался, весь промокший до нитки, снова хватал рюкзак, взваливал его на плечи и уже изрядно натер себе спину и шею… Переложив его на другое плечо, я продолжал взбираться по склону горы, спрашивая себя, а как же смог взобраться туда этот парень и смогу ли я подняться в горы с этим тяжелым рюкзаком, если к тому же руки у меня заняты. Каким-то чудом мне удавалось удерживать его на плечах, но он вдруг начинал сползать вниз… И тогда одной рукой, в которой было ружье, я поддерживал его снизу, а другой цеплялся за ветки, продолжая подниматься, но рюкзак снова сползал… Страшные мучения испытывал я, поднимаясь в гору…
Через некоторое время проводник возвратился, и вид у него был очень сердитый, но он не стал ругаться, а только сказал: «Послушайте, даже издалека слышны ваши крики». Оказывается, он, хотя мы не видели его, слышал все. Он шел впереди и слышал, как мы переговаривались, кричали, жаловались. Действительно, уже в самом начале перехода мы стали терять самообладание, нам тяжело было скрывать свое плохое настроение. Мы пообещали, что не будем шуметь. Но не успели мы пройти и двухсот метров, как стали переговариваться в несвойственном нам раздраженном тоне. Наши разговоры напоминали ссору детей. Проводник, снова ушедший вперед, опять вернулся: «Послушайте, вы очень шумите… поторопитесь, а то рассвет нас застанет врасплох, нас заметят гвардейцы…» Идти еще быстрей? Нам и так казалось, что мы не идем, а бежим…
Руки наши были изодраны колючими ветками чичикасте, ссадины кровоточили, а крестьянин будто ничего не чувствовал. Колючие ветки хлестали по лицу, и я не знал, что делать: то ли бросить рюкзак, то ли терпеть. И так продолжалось два часа. Мы были мокрыми с ног до головы, потому что кругом было много крикитос — небольших струек родниковой воды, а мы их не замечали и попадали прямо в них… Кругом темнота, ничего не видно, но постепенно глаза стали привыкать к ней и различать силуэты предметов, рельеф местности. Наконец мы остановились. «Неужели пришли в лагерь?» — подумалось мне. Я не имел вообще никакого, даже самого смутного, представления о том, где мы находились Мне казалось, что мы шли долго, часа три, не останавливаясь. А сколько же можно пройти за три часа?
