- Пожалуйста, на вокзал, - сказал он шоферу.
Мотор помчался. Но следом за ним помчались два других мотора. Один, легковой, - с Гарри Пилем, другой, грузовой, - с двадцатью четырьмя американками.
Они настигли Иван Степанча у самого вокзала.
Гарри Пиль ловко прыгнул из своей машины прямо в машину Иван Степанча и спешно надел на бедного шофера наручники, затем, повернув к расстроенному чемпиону добродушное лицо, гениальный сыщик приподнял котелок.
- Мистер, негодяи хотели вас похитить как раз накануне состязания. Вас везли на вокзал. Но, к счастью, я подоспел как раз вовремя.
Двадцать четыре американки торжествовали.
- Да здравствует Иван Степанч! - кричала восторженная толпа.
Иван Степанч перелистал словарь и старательно сказал, раскланиваясь:
- Напрасно вы беспокоитесь, я не боюсь негодяев.
В день состязания директор потирал руки. Иван Степанч грустно натягивал на свои тощие, но очень волосатые ноги красивое трико.
Десятки сыщиков во главе с Гарри Пилем шныряли в коридорах цирка, охраняя Иван Степанча от злостных покушений.
Чемпионы волновались в ожидании страшного жребия.
Спортинг-Палас содрогался, как лейденская банка. Джаз-банд играл туш. Двадцать четыре американки рыдали от нетерпения.
Наконец на арене появился директор:
- Мистеры, состязание начинается. Сейчас будет брошен жребий.
Двенадцать чемпионов всех цветов интернациональной радуги выступили в зыбкую полосу ослепительных прожекторов. Вслед за ними вышел тощий Иван Степанч. Цирк задрожал от аплодисментов. Иван Степанч слабо раскланивался.
Двенадцать жребиев было брошено в цилиндр директора, и двенадцать чемпионов, обливаясь холодным потом, опустили в него двенадцать мускулистых рук.
Жребий достался чемпиону среднего веса, голландцу ван Гутену. Голландец побледнел, спешно начал письмо в Амстердам, своей престарелой матушке.
Иван Степанч, загадочно улыбаясь, положил на ковер словарь.
Ван Гутен передал письмо директору цирка, в последний раз пожал одиннадцать рук товарищей-чемпионов и вышел в круг, надевая перчатки.
Раздался свисток. "Будь что будет", - подумал несчастный голландец, не смея отвести своих честных глаз от ядовитых глаз Иван Степанча.
С отчаянием обреченного кинулся к неумолимому Иван Степанчу и дал ему в морду.
Кожаная голова мопса закрыла на секунду всю узкую голову Иван Степанча.
Вентиляторы жужжали в мертвой тишине, как аэропланы, разбрасывая сильные электрические искры.
Иван Степанч пошатнулся и упал. Судьи схватились за часы, считая секунды.
Голландец вдавил голову в богатырские плечи и ждал гибели. Он не сомневался, что ближайшие три секунды принесут ему гибель.
По правилам бокса, борец, пролежавший более десяти секунд, считается побежденным.
Прошла одна секунда, две и три.
Вентиляторы жужжали. Иван Степанч лежал.
Четыре, пять, шесть, семь.
Иван Степанч лежал.
Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать и тринадцать.
Гробовое молчание.
Прошло еще две минуты, после чего на арену вышли четверо очень красивых лакеев в простых фраках, взяли Иван Степанча за руки и за ноги и унесли.
Публика неистовствовала.
- Что это значит, негодяй? - заревел директор.
Иван Степанч с трудом раздвинул левым глазом вздутую, разноцветную щеку, перелистал словарь и старательно выплюнул на ковер четыре передних зуба.
Толпа громила Спортинг-Палас.
1923
КОЗЕЛ В ОГОРОДЕ
Товарищ лектор, в чем цель жизни?
Г.Шенгели
На эстраду провинциального клуба вылез громадный небритый человек в зловещем фраке.
Он громко откашлялся и затем сиплым шепотом спросил:
- А где же аккомпаниатор?
- Помилуйте, товарищ лектор, - встревожился Саша, - лекция ведь! Самогон ведь. И борьба с ним. Какая же может быть тут музыка?
- Лекция? Гм... А может быть, спеть все-таки что-нибудь, а? Из "Демона", а?
- Хе-хе! Лекция ведь.
- А я, ей-богу, лучше спою! Чесс... слов... Этакое что-нибудь...
Н... на земле весь р-р-род людской
Ча-тит адин кум-м-мир свящ... е-э-ээ...
- Что вы, что вы! Лекция ведь. Самогон ведь и, так сказать, борьба. Так у нас и на афише написано.
- Разве? Ну ладно! Гм... гм...
Человек во фраке густо откашлялся, взялся руками за шею, мотнул головой и стал в позу.
