Игорь тоже идет на кухню.
Отец пробует ложкой какое-то варево. Игорь подходит к нему.
Отец зажмуривает глаза и кряхтит:
— Ух-х! Как горячо!
Игорь тянет его за руку:
— Дай попробовать. Вкусно? Да?
Отец говорит ему:
— Вот мама задаст нам обоим! — но зачерпывает ложкой что-то необыкновенно пахучее, источающее ароматы перца, лука и еще чего-то духовитого, и протягивает сыну. На лице его восхищение. — Симфония! — говорит он и спохватывается: — Дуй, дуй, а то обожжешься. Я, брат, хватил — так чуть богу душу не отдал! Вот так, вот так! А теперь давай удирать, а то влетит нам от мамы по первое число! — Папа Дима оборачивается, ахает, делает тотчас же невинные глаза.
Мама Галя стоит в дверях. Мама хмурит брови. Но даже Игорю понятно, что сердится она только для порядка, и ей, скорее всего, тоже весело.
— Лакомки! Кастрюльщики! Побирушки! — говорит она. — А ну, марш отсюда! Живо!
Ну что ж, можно и марш отсюда.
Сегодня мы обедаем все вместе. И папа будет по-прежнему сыпать в суп ужасно много перца, и мама скажет ему, что нельзя так безумствовать, что это вредно для здоровья, а папа согласится с этим и так же много перцу насыплет во второе…
Что такое безумствовать? Ну, это когда человек все делает без меры. А что такое мера? Ну, это когда все дается, берется ровно столько, сколько надо. А сколько надо? Ну, не больше и не меньше того, что следует! А если я хочу больше? Больше ведь лучше!.. Отстань, болтушка!
Сверкают тарелки на столе, звякают ложки, тихонько позванивают ножи. Над тарелками вьется душистый парок.
Мама говорит:
— За вкус не ручаюсь, а горячо будет!
Но она шутит. Уж она-то знает, что все, что будет приготовлено, ее милыми, ловкими, быстрыми руками, — так вкусно, что пальчики оближешь.
И папа Дима щурит глаза, раздувает ноздри, глядя на обед, и облизывает пальцы. Это тоже шутка, старая, но хорошая шутка. Игорь знает, что папа хитрит, — он не хочет хвалить обед вслух, но сделать так, как сделал он, значит, доставить маме искреннее удовольствие. И мама вся розовеет и лукаво подмигивает папе — мол, это только начало! Игорь тоже хочет сделать маме что-нибудь приятное. Он сует пальцы в суп, чтобы облизать. Ой, как горячо! Тут уж хочешь не хочешь, а сунешь пальцы в рот…
— Игорешка, безумный, что ты делаешь! — кричит мама и хохочет.
Папа тоже смеется. Игорь рад случаю и смеется так, что, верно, слыхать и на первом этаже.
Солнце заглядывает в комнату и встревоженно спрашивает:
«Люди добрые! Что вы так шумите? Что у вас случилось?»
Солнышко, милое! Мы шумим потому, что у нас все хорошо: папа выздоровел, у мамы опять золотые искорки в глазах, обед у нас вкусный-вкусный, а потом вот еще что — мы скоро поедем в незнаемые края!
Солнце улыбается — сверкающие зайчики скачут по стенам, и вся комната, кажется, вот-вот сорвется с места и понесется куда-то…
Злая Наташка, посмотрела бы ты сейчас на папины глаза — они смеются, смеются, хотя он сам сидит как будто серьезный и не хочет смеяться… Это ничего, что он еще худ и очень бледен. Если глаза его смеются, все будет хорошо.
Незнаемые края!
Оказывается, не так просто туда ехать.
…Если бы все зависело от Игоря — они сидели бы уже в поезде, или находились бы на палубе океанского корабля-лайнера, или — что нам стоит! — летели бы в самолете.
Но проходит день за днем. А путешественники еще не собрались ехать. У взрослых все так сложно — они все о чем-то раздумывают, что-то подсчитывают, какие-то обстоятельства взвешивают. Интересно, на чем и как взвешивают обстоятельства? Игорь терпеливо ждет день, другой и не выдерживает.
— Папа, вы уже взвесили обстоятельства? — спрашивает он.
— Взвесили, Игорешка, — не очень весело отвечает отец.
— Ну, и сколько?
— Что именно «сколько»? — поднимает брови отец.
— Обстоятельства. Вы всё собирались их взвешивать. Ты говоришь — уже взвесили, — поясняет Игорь, — вот я и спрашиваю: сколько?
Отец смеется.
— Не вижу ничего смешного! — обиженно хмурится Игорь.
Тогда отец серьезно говорит:
— Обстоятельства, друг мой, весят довольно много, но принципиально вопрос решен — мы едем.
Игорь, чтобы не попасть впросак, не спрашивает, что значит принципиально, но смутно чувствует, что это словечко как-то отдаляет незнаемые края, и напрямик спрашивает:
