На большом деревянном кресте знакомый художник по моей просьбе вырезал:
"Спи, пока Бог не разбудит".
Так хотел Устиныч. Он верил.
— Каждому по делам его, батенька мой. Бог ли, судьба, совесть — назови как угодно. В мире не пропадает ни добро, ни зло. Ни одна крупица, поверь!
До сих пор звучит у меня в ушах его голос.
После поминок я занялся его бумагами. Большую часть библиотеки Устиныч завещал детскому дому, кое-что из домашней утвари и личных вещей — соседям, а квартиру, деньги и сто штук акций Ветренского месторождения мне.
На определенных условиях.
Пока я живу в Магадане, я должен был ухаживать за его могилой и поминать во все родительские дни. И ставить за упокой души его свечи и заказывать молебны.
Он хотел, чтобы его помнили.
Не знаю, почему он выбрал меня, но в одном он не ошибся: я его не забыл.
А теперь вместе со мной будете помнить его и вы.
Руки её — тенета,
глаза её — сети.
Денег у покойного, для человека прожившего на Колыме всю жизнь, было не так уж и много — около тридцати тысяч. Но мне их хватило, с благодарностью вспоминая Устиныча, чтобы отправить жену и ребят на все лето к родственникам в Беларусь. Максимовна, наша тетка и Ваньки- на крестная, давно плакалась в письмах, что мы ее забыли. На время похорон я как-то забыл о тучах, висевших над моей головой, но когда самолет наконец взмыл в воздух, испытал облегчение. Страх за родных — эта пудовая тяжесть на душе — сразу исчез. В Домодедово их встретит мой друг и отправит дальше, до Гомеля, а там Максимовна на своей машине.
И тут же, будто дожидался когда я разделаюсь со своими делами, нарисовался Борщев.
Он посочувствовал мне в связи со смертью Устиныча — я о нем ему частенько рассказывал, — одобрил отъезд семьи и сообщил последние новости:
— Ты знаешь, чей это был ствол. Помнишь, пять лет назад капитана милиции у своего гаража грохнули и его пистолет забрали. Вот так-то. Сегодня все органы на ушах стоят, разыскивают… у как его, склероз чертов, ну неважно, того, чьи отпечатки на нем нашли. Твоих не было, кстати. По картотеке определили, бандит тот еще. Конечно, утверждать, что он и убил капитана, трудно — ствол мог и попутешествовать, но ниточка начинается с него. Так что если бы — во, вспомнил — Шачкин! Если бы ты этого Шачкина и грохнул, тебе бы спасибо сказали. А я-то думаю, что это они в норы запрятались, храброго нашего портняжку испугались. А испугались-то они нас!
Тут редкой силы мстительное выражение появилось на его лице и я Шачкину не позавидовал.
— Ты его знал?
— Кого, капитана? Учились вместе в Омской школе милиции. У него два пацана остались, вот как у тебя.
— Ты чего… у меня еще не остались, не хорони.
— Извини, — смутился полковник. — Я не то хотел сказать.
— Да ладно, сказал и сказал. — Недалеко, я полагаю, и от правды отклонился.
— Брось, — уверенно сказал Саша. — Им теперь не до тебя — свои подпаленные задницы надо спасать. Голову на отруб даю, что их теперь в радиусе тысячи миль ни одного, ни второго нет. Но далеко не уйдут, ребята приметные.
— А этот… он как-то связан с ними?
— По нынешним делам — безусловно. А по тому убийству, вряд ли. По возрасту не подходит, тогда он совсем сопляком был.
— Но как-то они познакомились…
— Вот и будем выяснять — как и что. А ты можешь своего злодея в покое оставить, сами разберемся.
— Я его вроде первый и не задевал, — усмехнулся я.
— Ну вот и расслабься, все, практически, кончено.
У меня на этот счет было несколько иное мнение.
За всеми этими событиями распустил я вожжи издательские. Хозяин за порог и домочадцы по соседям. Куда-то скрылась "Авеста", с которой мы затеяли грандиозный проект переиздания фотоальбома "Берег двух океанов" на русском и английском языках. А по договору директор этой фирмы должен был уплатить нам 457 тысяч рублей и вернуть фотоматериалы. Застряли без меня на мертвой точке переговоры с Сиэтлом — американцы намеревались купить у нас книгу "Новая жизнь древних легенд Чукотки" и я еще не мог прийти ни к какому решению насчет "Сына Сатаны".
— Слушай, — предложил мне Дунаев. — Мне все равно за бумагой лететь в Иркутск — давай я дюжину образцов возьму, пошастаю по магазинам, да хоть по три рубля его сдам — все лучше, чем впустую лежит.
