Потом он придвинулся к мертвой собаке и стал есть. Мясо было кисловатым и жестким, но съесть поверженного было делом чести.
Откуда-то из-за дома донеслось хоровое пение — нестройное, но с энтузиазмом выводимое сразу несколькими голосами. Пели про ворона, черного ворона, что, как известно, кружится. Голоса полнились пьяными тоской и сопереживанием. Оторвавшись от туши, Мартиков поднял голову и навострил уши. Ветер донес запахи сивушных масел, крепкого пота и давно не менявшихся носков. Старый Мартиков только бы сморщился о такого аромата, новый же — напротив, извлекал из этого амбре массу полезной информации.
Пение замолкло на полминуты, кто-то заржал, а потом продолжили уже совсем рядом, прямо у входа во двор.
— Вы... Пждите! — крикнул один из гуляк. — Я щас... тока дойду.
Общий гул голосов выразил согласие и несогласие одновременно, и моментально разделившиеся стороны стали ожесточенно спорить, пускать сотоварища во двор или нет. На фоне спора кто-то еще пытался тянуть про черную птицу над головой.
Послышались спотыкающиеся шаги, и в кружке света у подъезда обрисовался человек в потертой кожаной куртке, из-под которой выглядывали дряхлые джинсы с пятном, воняющим желудочным соком. Сначала эта жертва алкоголя торопливо и потому сравнительно целенаправленно топала к подъезду, а потом заторможенное ее сознание уловило — что-то не так, и загулявший воззрился на труп Медведя и Мартикова рядом с ним.
— Ээй! — крикнул гуляка срывающимся голосом. — Тут... человек в кровище!!
Из темноты ему ответили в стиле «что ты гонишь, как сивый мерин?» и наградили парой нелестных прозвищ, которых адресат, впрочем, не заметил.
— Ей-богу! — сказал стремительно трезвеющий под воздействием увиденного гулена. — Да тут и пес!!
Но тут Мартиков приподнял голову от туши собаки, и свет фонарей пал на его измазанную кровью волосатую морду. Ярко-белые клыки сверкали в кошмарной улыбке, глаза светились оранжевым.
— Франчайзинг! — пролаял Павел Константинович Мартиков. — Квота! Квота! Децентрализация центров! Транспортные облигации на паспортные данные!
С клыка его сорвалась кровавая капля и шмякнулась об асфальт. Лицо гуляки горестно сморщилось, искривилось, словно у собирающегося заплакать младенца. Но он не заплакал — завопил, перекрыв на миг даже визг покойного Медведя:
— ВОЛК!!! ОЙ-МАМА-ВОЛК!!! АЙ-ВОЛК!!! ВОЛК!!!
Из темноты к нему уже бежали не на шутку обеспокоенные друзья. Мартиков напоследок улыбнулся вопящему — и канул во тьму. А позади ночной гуляка все заходился переливистым криком, и жизнь его проходила у него перед глазами, и вопил он так, пока начисто не сорвал голос, так что последующие две недели мог говорить только шепотом.
И много после он все еще рассказывал, как повстречался в ночи с ужасным исполинским зверем, что жрал окровавленное тело.
О франчайзинге и иже с ним герой умолчал, страшась испытать на себе методы местной психиатрии.
А сам Павел Константинович еще с полчаса после боя носился по ночному городу в том сладостном упоении, что бывает только у животных, да еще у очень маленьких детей. Луна освещала его шерсть, повисшую кровавыми сосульками, и отсвечивала красным в широко раскрытых навстречу тьме глазах.
И только когда луна зашла, а малиновый рассвет дал дорогу новому дню, Мартиков успокоился и задремал в густых ореховых зарослях на берегу Мелочевки, испытывая успокоение и вялое блаженство.
От блаженства не осталось и следа на следующее утро, когда он проснулся снова почти человеком. Глядя на неторопливо текущую мимо реку, Мартиков подумал, что, возможно, это последнее просветление. Последний день в образе человека, а потом... потом только дни и ночи в вечном беге сквозь лесные заросли, азарт охоты и кровь маленьких пушистых зверков.
«Шанс, — сказала его светлая личность, которая, впрочем, теперь почти отчаялась. — Твой последний шанс, не упусти его!»
Мартиков знал, куда идти. Невидимый компас странных инстинктов у него в голове безошибочно вел своего хозяина к цели. Было тяжело, но Мартиков старался двигаться на задних лапах, кутаясь в изодранную одежду. В одном из мусорных баков он нашел еще более-менее целое пальто и поспешно закутался в него, подняв воротник, чтобы не видно было густую шерсть. Из другого выудил облысевший треух и напялил на голову. Теперь он выглядел все еще ненормально, но это уже была почти человеческая ненормальность — его могли принять за старого бомжа, страдающего артритом и синдромом Дауна.
