В полночь рукоприкладство еще продолжалось, но уже с меньшей силой. Участники битвы устали, и их ряды сильно проредились за счет обеспамятевших и искалеченных. Но те, что еще остались на ногах, продолжали с тупой настойчивостью бить в ненавистные им лица, которые еще три часа назад были дружескими или даже родными.
В 00.25 побоище иссякло.
Недавние бешеные гладиаторы, не знающие жалости поединщики остановились и с изумлением и испугом вгляделись в лица соседей. А кто-то с не меньшим удивлением рассматривал свои руки — покарябанные, с разбитыми в кровь костяшками. Люди вращали головами, осматриваясь и пытаясь понять, как же они очутились здесь, на окровавленном асфальте площадки. Все до единого участники побоища казались заторможенными и одурманенными, они словно только что очнулись от тяжелого, полного кошмаров сна. И чувства, испытываемые ими, были сродни чувству лунатика, вдруг просыпающегося в незнакомом месте с окровавленным трупом на руках.
Восемьдесят человек получили ранения. Из них почти сорок помещены в Центральную городскую больницу, в основном с переломами различной тяжести и черепно-мозговыми травмами.
Шесть человек погибло.
Виновных не нашли. Умопомешательство, охватившее дискотечников, объяснить было нельзя.
С тем субботняя еженедельная дискотека в городском доме культуры и отошла в историю, волоча за собой длинный шлейф из рассказов и легенд, который еще много лет разрастался, становясь год от года все краше и увлекательней. Но это было уже не в городе, а далеко за его пределами. В городской же черте об этом довольно быстро забыли, потому что у его жителей возникли дела поважнее.
И со временем эти дела и заботы только множились.
...Они выскочили из переулка и теперь, не скрываясь, мчались по улицам во весь опор. Серая шерсть весело развевалась вокруг изящных тел пушистым ореолом. Они бежали, а свобода, словно длиннокрылая птица, летела перед ними.
Волков было двое — он и она, оба – поджарые, сильные звери. Разве что он был чуть-чуть массивней, и шерсть его была благородного платинового оттенка. Когда-то людям нравилось трогать эту шерсть. Когда-то давно, но теперь эти времена ушли.
В зверинце, их бывшем жилище, волкам дали имя. Старый Васин был не мастак придумывать имена и потому окрестил лежащих перед ним толстолапых несмышленышей по-простому. И волка теперь звали Гарик, а его серую пушистую подругу — Жучка. Быть может, волчица и обиделась бы на такую собачью кличку, обладай она разумом, но для волка имя — это просто набор ничего не значащих звуков.
Не сказать, что в зверинце было очень плохо. Их кормили, холили, старый Васин каждую неделю расчесывал им шерсть. Люди очень любили их гладить, и волки с охотой позволяли им это. Охотно, но до поры. Может быть, в их плоских, покрытых мехом черепных коробках уже тогда зрели мысли о побеге?
Сколь волка ни корми, а он смотрит в лес. Но эти звери явились в город. Что-то влекло их сюда, что-то заставляло подниматься среди ночи и бежать, бежать, бежать сюда, в это пристанище дурнопахнущих каменных коробок. Здесь пахло людьми, пахло механикой — кислый, удушливый запах, отдающий металлом на языке. Волки запомнили его еще со зверинца, когда пышущий жаром, стрекочущий, как обезумевшая сойка, мимо них прокатывался ярко-синий трактор, развозящий кормежку. Техники волки не боялись, они знали, что не стоит соваться перед самой машиной, стоит обходить подальше эти неуклюжие, пахнущие металлом и смазкой конструкции. Не боялись они и людей, но не было ли здесь чего-то еще?
Волк-самец замедлил бег, в классической стойке поднял морду к сияющим звездами небесам и возбужденно принюхался. Ноздри его ритмично расширялись, собирая крупицы царящего вокруг буйства запахов. Запахи были реальные, они казались почти материальными и были куда более надежными, нежели зрение. Зрение может обмануть, а вот запах — никогда.
В соседнем дворе выгуливали собаку — маленькая брехливая шавка, распространяет вокруг себя острый запах агрессивности, смешанный со страхом. Кроме того, у нее течка — волчица втянула носом воздух, чихнула и обнажила зубы в безмолвном оскале. Волк повел на нее огненным диким глазом. Его не интересовали переживания бестолковой псешки.
