Возле двери брат Ханна тяжело и мучительно испускал дух. Ключи от наручников Рамена нашел в кармане бездыханного Накимы и с облегчением скинул оковы. К этому времени Ханна совсем притих, а в комнате пахло, как на бойне в разгар трудовых будней.
Бросив быстрый взгляд на дверь, Дмитрий подошел к Ангелайе и стащил с него сутану, под которой оказалась давно не глаженная клетчатая рубашка и грязные джинсы. Труп гуру остался лежать под вновь возникшим на плакате его портретом, где он по-прежнему улыбался, теперь с того света.
Накинув сутану с объемистым капюшоном, Рамена взял из кармана брата Ханны ключ от двери и покинул вотчину Просвященного Гуру, тщательно заперев ее за собой. С накинутым капюшоном Рамена быстро прошел вдоль коридора, важно кивая в ответ на приветствия редких послушников. На входе два охранника открыли было рты, дабы что-то спросить, но увидели цвет сутаны и предпочли промолчать.
Оставаясь в пределах их видимости, Дмитрий спокойно шел, а когда завернул за угол — побежал, на ходу избавляясь от пропахшей смертью сутаны.
Труп Ангелайи и двух его верных псов обнаружили лишь к вечеру, когда робкий двоюродный младший послушник поскребся в дверь с сообщением о прохладительных напитках Великому гуру. Когда гуру не отозвался, возникла мгновенная паника, так что дверь вышибало уже человек пятнадцать, ругаясь и мешая друг другу. И из этих пятнадцати только трое потенциальных ренегатов устояли на ногах, увидев открывшуюся картину.
Как вели Рамену, почти никто не видел, и потому лишенная главы секта стала лихорадочно подыскивать авторов убийства. Мигом всплыли фамилии трех известных городских колдунов, работников спецслужб и главаря Босха. Устроив скорбный плач, на сборном совете осиротевшие ангелайевцы порешили, что только кровная месть может удержать секту от распада.
На второй день воины Просвященного Ангелайи выступили в крестовый поход против всех сразу.
Замерший в глубокой тьме Мартиков напряженно нюхал ночной влажный воздух. Уходящая вдоль улица напоминала сейчас лунный пейзаж и словно целиком состояла из резко очерченных теней. Сама луна круглым фонарем висела на небе, потихоньку ползла, карабкалась к зениту, и свету ее не мешали легкий серебристые облачка, которые тоже словно светились.
Мохнатая звероватая глыба, которая когда-то была полнеющим приближающимся к пятидесяти годам старшим экономистом, испытывала легкое удивление и недовольство.
Но мозг, сознание под этим шишковатым и приплюснутым черепом были теперь человеческими, и работал этот мозг хорошо, как и раньше. Тело к бывшему состоянию так и не вернулось, но не это волновало теперь Павла Константиновича. Оно идеально подходило для поставленной задачи — ловкое, неутомимое.
Он любовался пейзажем, а чуткие уши ловили сонмище различных звуков — тихих и громких, нейтральных, привлекательных и угрожающих. Громыхал автомобильный дизель, где-то совсем вдалеке вроде бы гремел гром. В воздухе витало предгрозовое напряжение. Сверху мягко светили звезды, теплые и мерцающие.
Мартиков мог любоваться звездами, смотреть на луну с тихим очарованием, без дремучих инстинктов, то и дело захлестывающих сознание. Было так хорошо — просто любоваться звездами. И он собирался делать это и далее. Сегодня, и завтра ночью, и послезавтра. Ради этого, ради сохранения в себе человека — он был готов на все.
С ненавистью вспомнил своих работодателей — те так и не показали лицо. Боялись показать или... не имели лица? Такой странный запах в последние дни. У волчьей половины он вызывал лишь смутную тревогу, а Мартиков пытался анализировать. Запах чувствовался везде, из чего можно было заключить, что нечто разлито в воздухе, как газ, как испарения. Очень тонкий запах, и только наделенные звериным нюхом чуют его.
Ну вот — опять гром. И зарниц не видно, наверное, еще за чертой города или даже дальше — у шоссе. Неудачно. Впрочем, может, еще повезет, главное — чтобы дичь явилась вовремя.
По улице прошаркали шаги, мелькнул свет фонаря. Нет, не тот. Шли человек пять. Переговаривались тихо, вполголоса. В последнее время оживленного говора и песен почти не стало, и даже к костру спускались, чтобы разогреть пищу, после чего сразу убирались угрюмо к себе в квартиры. И, отправляясь на улицу, почти все брали с собой оружие. Кастеты, фомки и гаечные ключи оттягивали карманы своих робких хозяев.
