Тут-то на него и обрушился удар. Ошеломленному Владиславу даже показалось, что ударила его сама темнота, но донесшееся многоступенчатое нецензурное выражение, сказанное неумело, но со старанием, быстро поставило все на свои места. Луч фонаря бил куда-то за спину, над ухом проскрежетало сталью по кирпичу. Да еще и нож у него! Сергеева пробило холодным потом, стало трудно дышать. Зарежут ведь! В собственном подъезде выпустят кишки! Что делать — орать, бежать?
Он ударил фонарем, попал, а потом фонарик был вырван из рук и грянулся об пол. С хрустом стекло наискось прорезала трещина, но лампочка продолжала светить, ничуть не помогая побоищу и лишь высвечивая на исписанной нецензурщиной стене жутковатый театр теней.
Положившись на волю Божью, Влад кинулся вперед, толкнул убийцу, и тот завалился назад, на спину, прямо в свет фонаря. Нож он потерял, и оружие зазвенело вниз по ступенькам, прямо к ногам Сергеева. Там он и замер — изящное изделие с лезвием замысловатой формы и отделанной перламутром рукояткой. Настоящий антиквариат.
Но Влад смотрел не на нож, а на распластавшегося на ступеньках и кривящегося от боли убийцу. Тот, падая, ударился спиной о выступающее бетонное ребро. Сергеев его знал и меньше всего ожидал увидеть здесь.
— Ты чего? — спросил туповато Владислав. Что он еще мог спросить в такой ситуации?
— Козел!!! — крикнул пацан из семнадцатой квартиры, его сосед. — Тварь ты, тварь! Отморозок тупой!
Ругаться он не умел, но в данной ситуации улыбки это не вызывало. Не мудрено, что так легко полетел от владова удара — тонкий, дохлый, типичный книжник. Но все же сумей он дотянуться в первый момент ножом...
Сосед продолжал изрыгать ругань. Выложив очередной плохо скомпонованный пакет ругательств, он замолк, чтобы перевести дух.
— Так, — сказал Владислав, — начнем сначала. Зачем на меня напал? Или не на меня хотел?
— На тебя! — агрессивно сказал парень и стал подниматься со ступенек, лицо его при этом болезненно кривилось и норовило сморщиться в слезливую гримасу.
— Хорошо, — Сергеев быстро наклонился и поднял нож, но не убрал, а, напротив, стал им водить из стороны в сторону. — Тогда вопрос второй — а зачем?!
— А не все ли равно?! — заорал него несовершеннолетний сосед и пролился все же слезами, крупными и злыми, как у пятилетнего ребенка. — Тебя — не тебя?! Ублюдков тупорылых этих в очереди! Психопата с ножом во дворе! Да вы все одинаковы! Все отупели, все погрязли во тьме! Зарыли рожи в землю, уши землей забили! Да зачем вам вообще жить?!
— Зовут тебя как? — спросил Сергеев, убрав нож. Парень напоминал ему дворового пса, агрессивного и пугливого, не доверяющего людям.
— Что? — спросил сосед, содрогаясь, гонор из него вышел весь. — Зовут? Александр. Бе-белоспицын.
— Знаешь, что, Бе-белоспицын? — произнес Владислав, подходя ближе. — Я вижу — у тебя проблемы. И ладно бы только твои, но вот, кажется мне, что к ним и глобальные проблемки цепляются. А поэтому мы сейчас поднимемся с этих ступеней и пойдем наверх. В мою квартиру, где за чашкой чая ты мне все расскажешь.
Сосед неистово замотал головой.
— А ты... — сказал парень тихо. — А вы знаете, что кругом что-то не так?
— Знаю, Саня, — проникновенно молвил Влад, — кругом все не так. Пошли.
Подождал, пока Белоспицын поднимется (держать его позади себя было явно преждевременно), и кивнул — иди, мол, мученик. Александр поплелся наверх, тяжко шаркая ногами, а рядом, в свете подобранного фонарика, жутко и гротескно качалась его искаженная тень.
— А они не видят ничего! Совсем, словно слепые! Все вокруг, да они тупеют на глазах! Тупеют и звереют, только шерстью осталось обрасти! Животные! — вещал он же, час спустя сидя за чашкой остывшего крепкого чая, в котором сахару и лимона было столько, что по мозгам било с первого же глотка. — Целый город потомственных кретинов! Как они меня раздражают! Все! До единого! В последние дни я вовсе перестал надеяться, что есть еще кто-то, кто понимает!
— Ты поэтому решил всех резать?! — спросил Сергеев, сидя напротив.
— Все одно ничего не изменишь! Но на самом деле резать я решил не из-за этого. Точнее, не совсем из-за этого.
