— Эва в этом не виновата, да и сам я не виноват. Я не мог допустить, чтобы на нас клеветали… — Голос Хорвата на миг окреп и стал таким же, как всегда, но Берец снова взял себя в руки и продолжал уже спокойнее: — Я ведь забрал свое заявление обратно. Забрал!.. — Последнее слово он произнес таким тоном, будто сделал собеседнику богатый подарок.
— Возможно, в этом вообще никто не виноват, — произнес пастор после некоторого раздумья. — Может, никто, а может, мы все виноваты, все мы… Но кто может это знать?
— Подумай хорошенько. — Хорват перешел на дружеское «ты». — Нельзя из-за пустяков ломать все…
— Я же сказал, что я не хочу ничего ломать. Просто надо подождать!
На лбу у Береца выступили крупные капли пота. Он вытер их большим клетчатым платком. Затем он так заерзал на месте, что стул под ним жалобно заскрипел.
— После свадьбы я сразу же перепишу на Эву десять хольдов земли, — скорее простонал, чем проговорил Берец и, взглянув на пастора, опять полез в карман за платком, которым принялся с таким усердием утирать пот со лба, будто хотел стереть им и только что высказанное обещание… — А что скажут родственники? Знакомые? Нам теперь и на улице-то стыдно показаться!.. — В глазах Хорвата сверкнули хитрые огоньки. — Да и для тебя это неприятно… из-за твоей должности… А как посмотрит на это твое начальство? Что повыше?
Все это Берец произнес тихо и спокойно, хотя в тоне его чувствовалась скрытая угроза.
Пастор окинул его ледяным взглядом, но промолчал.
Берец опять вытер лоб платком и тоном просителя сказал:
— Чего вы от меня хотите, святой отец?
— Ничего не хочу, кроме того, чтобы вы оставили это дело. Подождем!..
— Что же мне делать?.. Идти к этим несчастным и просить у них прощения? Что же делать? Идти к ним? Бить себя в грудь и объяснить им все?
— Нет, — сказал Иштван. — Я сам пойду к ним…
С этими словами пастор встал, словно сейчас же собирался идти к односельчанам…
В доме у Бакошей все суетились. Уже было поздно. В такое время пора было ложиться спать, а у них в доме собирались в путь. Вечером хозяин передал Фаркашу, что утром можно начинать ломать кукурузу.
Юлиш собрала Шандору еду в мешок. Мать Бакоша крутилась возле снохи, подавая ей то одно, то другое.
Собирались весело, почти по-праздничному, будто на свадьбу. Закончив сборы, Юлиш вынула из корыта спавшего там малыша и завернула его в платок, а потом в старое пальто, чтобы маленький не замерз. Они решили и малыша взять с собой: кто же его будет грудью кормить здесь без матери? Шади уже был в постели, но не спал, а сидел, следя сонными глазами за приготовлениями взрослых. На ресницах у него висели слезинки. Он тоже хотел поехать вместе со всеми в поле, но, сколько ни просил и ни плакал, его не взяли.
— Ну, можно выходить? — спросил Шандор. — Фаркаши наверняка уже ждут нас.
— Можно.
Шандор вскинул на плечо мешок. Юлиш взяла на руки малыша, и они вышли из комнаты. Юлиш с порога крикнула Шади:
— Смотри, чтоб на тебя не было никаких жалоб!
Шади сначала молча смотрел на отца с матерью, а потом тихо захныкал.
— Не плачь! — с улыбкой сказал ему отец. — Если мы тебя возьмем, то заставим там работать.
Юлиш вернулась к сыну и, погладив его по головке, утешила:
— Не плачь, моя милая букашка. Мы тебе принесем много вкусных початков кукурузы.
— Да уходите же вы наконец! — сердито прикрикнула на них старая Бакошне, хотя и сама то и дело вытирала глаза краем передника.
— Смотрите, чтобы дома порядок был! — сказал ей Шандор с нарочитой строгостью. — А то не получите кукурузы!..
— Хорошо, хорошо, неуклюжий! — засмеялась старушка и погладила сына по рукаву, чего никогда не делала раньше.
Распрощавшись с матерью и сынишкой, Шандор и Юлиш вышли на темную улицу.
В этот момент с другого конца Сапожной слободки до них донесся крик Пишты Фаркаша:
— Бакоши, идете вы или нет?!
— Идем! Идем! — громко крикнули Шандор и Юлиш в один голос.
С Фаркашем они встретились на углу улицы. Немного передохнув, двинулись в путь.
Кругом было темно и тихо. Вечер выдался удивительно теплый. Поденщики радовались предстоящей работе, верили в лучшее будущее, и от этого ночь не казалась им такой уж темной. Порой они спотыкались, когда нога попадала в глубокую выбоину от колеса или колдобину, но не обращали на это внимания и шли вперед.
