— А коменданткой в гетто была Мэри Кристмес.
— Кристмес? — уточнил Гундырев. — Американка, что ли?
— Вроде того. Феминистка.
— Ну, это одно и то же, — понимающе кивнул Василий.
— За каждое слово на русском языке она отрубала палец. Вот!
Он показал изуродованные руки. Пять с половиной пальцев отсутствовали.
— Это — за русизм, — пояснил номер, указывая на половинку пальца, — Я сказал «прыйматы участь» вместо «браты участь».
Москвичи поморщились при звуках «мовы».
— А что делали, когда не хватало пальцев? Что рубили тогда?
Номер тяжело вздохнул. Москвичи поняли: о некоторых вещах лучше не спрашивать.
— Я ещё хорошо отделался, — пояснил 337…
Они крались по сумрачным улицам. Солнце садилось. В предзакатных лучах зловеще блистали жёлто–синие знамёна УПА–УНСО, развешенные украинствующими «нэзалэжниками».
— Осторожно! — шепнул Семёнов. Друзья спрятались за поруганный бюст Тютчева. Вовремя. По улице проехала девушка на «ровере» (малороссийской разновидности велосипеда, используемой для мучений русскоязычного населения). К заднему колесу было привязано тело профессора Деникина. Историк был ещё жив.
— Зумка! — шёпотом пояснил номер 337. — Это не худшее её зверство.
— Куда уж хуже! — нахмурились москвичи.
— Бывает! Поймала она русских военно–морских офицеров и пытает: что, мол, такое «Дэнь Злукы». А кто не знал — заперла в русскоязычном ночном клубе и подожгла.
— А что за «Злукы» такой? — удивился Гундырев.
— Дык когда петлюровцы с бандеровцами объединились, чтоб наступить на права России.
— А может и правильно… — задумчиво произнёс Семёнов.
Все посмотрели на него.
— Плох тот офицер, что не знает повадки врага в лицо. Таким в НАШЕЙ армии не место.
— А которые и знали, тех того–с… в Харьков. К Серму в лапы.
— Тоже бандеровец? — спросили москвичи.
— Не просто бандэровец, а ещё и мэльныкивец, — пояснил номер. — Выгнал русскоязычных харьковчан на площадь Дзержинского и давай «мове» учить. В мороз. Кто отказался — тех водой, из шланга.
— Дзержинского?! — возмутился Семёнов. — Какое кощунство!
— Я его спасу, — добавил он.
— Кого?
— Профессора. У нас ведь, у гэбистов, как? Сам погибай, а товарища выручай…
Чекист выскочил из–за бюста. Ребром натренированной ладони перерубил стальной трос, привязывавший профессора к велосипеду.
— Спасибо, голубчик! — без чувств произнёс историк, распластавшись на средневековой мостовой.
— О, ще москаль!!! — заревела появившаяся из–за угла толпа малоросов. В россиянина полетели раскалённые «варэныкы» (разновидность изуродованных малоросами пельменей). Масса сомкнулась на Семёновым. Он пал гибелью храбрых.
Деникин отполз за бюст Тютчева. Друзья перевязали ему раны.
В костре пылали книги — Ленин, Сталин, Брежнев. Над огнём висел огромный котёл с красной кипящей жидкостью.
— Смотрите! — вырвалось у журналиста.
В двух шагах от пламени лежал депутат госдумы Леонов. В лице — ни кровинки. Рядом валялась поваренная книга, раскрытая на странице «борщ». На обложке краснело: «УКРАIНСЬКА ЕТНIЧНА КУХНЯ». И чуть ниже, от руки: «Для Маркiтки вiд Змеюки, у День Народження».
На «Замковой» горе толпились малоросы. Лубяные глаза были прикованы к вершине. Там возвышался гигантская гранитная статуя Степана Бандеры. У подножия — подобие чудовищного «алтаря». Там уже суетится шаман бандеровского культа. Его лицо скрыто маской. Но все знают — это Бэд Джокер (Злой Шутник). На Майдане он такое творил с Ющенко и Тимошенко, что даже жене потом не признался. Напился русскоязычной кровушки.
Вокруг «алтаря» лежали горы апельсинов. Наколотых. К ним тянулась рука.
К ногам статуи были привязаны Света и Колюня. Бэд Джокер подошёл к ним в плотную. В руках у него была ритуальная казацкая булава…
Часть одиннадцатая. Оргия
— Видрэкысь вид собакы Путина! — зарычал Бэд Джокер, замахиваясь булавой.
— Не отрекусь! — прошептал певец. — Ни от Путина, ни даже от его собаки!
Толпа зашумела.
— Ну, тоди видрэкысь вид русского имени! — не унимался негодяй.
— Никогда!
Бэд Джокер схватил именную балалайку, подаренной Колюне Синяеву самим Лужковым. Резким ударом бандеровец разбил её о постамент. Синяев схватился за сердце — и погиб.
