— Неужели что-то может угрожать людям, которые не в состоянии умереть?
— Может. По-видимому, тот самый Бес. Или как там его.
— А знаешь, — сказал Голд, — у меня такое чувство, что эльфы уже не первый день знают о нашем убийце. Почему они не предупредили нас?
— Да потому что ничего не могли с этим поделать. И им было стыдно. Это в какой-то мере стало причиной того, что эльфы поначалу не хотели со мной разговаривать. Отчасти потому, что они пытались утаить от меня худшее и в то же время не хотели признаться самим себе в том, что им не удалось сдержать клятву защищать город. Эльфы и в самом деле верят, что мы обречены. Они не хотели, чтобы я знал об этом, — по той же причине, по которой врачи не говорят безнадежному больному о скорой смерти. Нельзя отнимать последнюю надежду.
— Выходит, вправду все так плохо? — Голд в упор смотрел на Моррисона. — Мы все умрем, и ничего с этим поделать нельзя?
— Не верю! И никогда не поверю. Они неверно истолковали предсказание. Чего-то в нем не поняли. Я должен убедить Фэйрию не сдаваться без борьбы. Ради них самих. Ради нас.
— Ради них? Почему?
— Да потому, что, если они поверят, что погибнут, — значит, так оно и будет. Они просто исчезнут, испарятся. Давно известно: если эльф теряет веру — он погибает. Это один из немногих способов убийства эльфов. Нам необходимо убедить их в том, что шансы у них есть, что нельзя опускать руки и не бороться только оттого, что обстоятельства против тебя.
— А что, если это не просто обстоятельства? Если это неизбежность? Ведь Джеймс Харт вернулся в Шэдоуз-Фолл.
— Честно говоря, мыслить в глобальных масштабах я сейчас не в состоянии, — устало сказал Моррисон. — Потому как чувствую: попытаюсь — сойду с ума. В данный момент необходимо сосредоточиться на том, что можно придумать.
— Прости, если покажусь тебе пессимистом, но что, черт возьми, здесь можно придумать? Каким образом молодой бард и боец с давно истекшим сроком употребления могут спасти Фэйрию и Шэдоуз-Фолл, если это не под силу даже расе бессмертных эльфов.
— Ума не приложу, — сказал Моррисон, неожиданно улыбнувшись. — Наверное, придется импровизировать.
Голд некоторое время молча смотрел на барда, и тут оба поняли, что в зале снова настала тишина. Они оглядели притихший Двор Унсили — взгляды эльфов были направлены на них. Голд помрачнел. Опять что-то изменилось: в атмосфере снова появилась напряженность — странная смесь угрозы и ожидания. Голд почувствовал себя кроликом, глядящим на свет фар несущегося к нему автомобиля. Что-то чрезвычайно неприятное вырастало на его пути, и он понятия не имел, каким образом избежать столкновения. Ища поддержки, он взглянул на Моррисона, но бард выглядел таким же растерянным. Ньямх и Ойсин поклонились им обоим, и мгновением спустя Голд с Моррисоном поклонились в ответ.
«Вот оно... — подумал Голд- — И что бы это ни было, мне это очень не по душе».
— Дело чрезвычайной важности не следует решать впопыхах, — заговорила Ньямх. Ее тихий голос, казалось, прогремел в зале. — Сейчас мы прервемся и обдумаем его на досуге. Между тем их величества Оберон и Титания отбудут на турнир. Вы приглашаетесь поучаствовать в нем в качестве почетных гостей.
— О дьявол! — тихонько ругнулся Моррисон.
Голд быстро взглянул на него. Ему показалось, что бард сейчас лишится чувств: его лицо вдруг побелело и губы скривились.
— Шин? С тобой все в порядке?
— С большим удовольствием и радостью мы присоединимся к их величествам, — поклонился Моррисон. — Правда, Лестер?
— О, конечно, — подхватил Голд. — Турнир — это замечательно!
Все по очереди раскланялись, затем эльфы опять отвернулись посовещаться. Голд же повернулся к Моррисону.
— Черт, черт побери! — с чувством прошипел бард.
— Шин, растолкуй, пожалуйста. На что мы только что дали согласие и почему мне, когда я взглянул на выражение твоего лица, очень захотелось лететь сломя голову к ближайшему выходу?
— И думать не смей, — резко ответил Моррисон. — Попытка уйти сейчас равносильна смертельному оскорблению. Ты не успеешь дойти до двери, как расстанешься с жизнью.
— Похоже, мы в беде, а?
