Гнев Харта начал понемногу таять. На Эша трудно было сердиться подолгу: своей беззащитной искренностью он напоминал щенка, который все время спотыкается, путаясь в собственных непомерно больших лапах.
— То есть, — проворчал Харт, позволяя своему голосу чуть смягчиться, — он просто замораживает тех, кто его раздражает, так?
— Ну, не совсем так уж конкретно. Здесь собрано много народу — это те, кто должны были пройти через Дверь в Вечность, но не нашли в себе мужества сделать это. Речь идет о людях, в которых перестали верить, у которых не осталось никаких предназначений и занятий в реальном мире, а они отказывались поверить этому. Вот они и болтались по Шэдоуз-Фоллу, становясь реальнее и злее, в то время как мир, оставляя их не у дел, двигался дальше. Они же по-прежнему были не в состоянии подойти к Двери. В конце концов они потеряли контроль над собой и стали кидаться на всех и вся, что ни подворачивалось им под руку, и Время привел их сюда и заморозил — ради всеобщей безопасности. Подобный компромисс мало кому по душе, за исключением, пожалуй, Времени, потому как подобных им осталось еще больше. — Эш вдруг умолк, задумчиво вглядевшись в очередной портрет. — Я и сам могу вот так же застыть. Неутешительная мысль.
Повернув за угол, они внезапно остановились: галерея обрывалась тупиком с закрытой дверью. Автомат недвижно стоял перед ней, будто ждал дальнейших инструкций. Харт посмотрел через его плечо. Дверь на вид была обыкновенная, непритязательная и простая, абсолютно нормальных размеров и пропорций. Харт взглянул на Эша, выжидательно смотрящего на дверь, и уже было собрался спросить ехидно, не пора ли, мол, постучаться, как вдруг дверь тихо и плавно распахнулась сама по себе.
Автомат, грациозно отступив в сторону, жестом пригласил их войти. Эш последовал приглашению, Харт шагнул за ним, стараясь держаться от автомата как можно дальше. Нарисованное на фарфоре лицо казалось чуждым и загадочным как никогда. Харт почувствовал себя еще более подавленным, когда вошел в комнату и не увидел никого, кто мог открыть им дверь. Ее, конечно, могли открыть и автоматически — дистанционно, но что-то подсказывало ему, что это не так. За их спинами, будто ставя точку на завершенном этапе, дверь тихо затворилась, но Харт не подал виду, что его это интересует: он расправил плечи и ненароком огляделся по сторонам, как будто происходящее ему не в новинку.
Разумеется, Харт не знал, чего ему следовало ожидать от частных владений Времени, но уж только не того, что он увидел. На первый взгляд просторная, комната оказалось битком, от стены до стены, набитой грохочущим и вибрирующим оборудованием, напоминающим механизмы времен викторианской Англии. Изобилие трубок, и сальников, и вращающихся колес наводило на мысль о сложной системе нагнетания давления пара. Циферблаты и круговые шкалы, по большей части противореча друг другу в показаниях, торчали повсюду, где только для них находилось свободное пространство. В углу напротив неслышно и плавно вздымался и опускался массивный противовес, однако, к чему он был прикреплен, оставалось загадкой. Отовсюду шел ровный низкий гул движущихся частей механизмов, в который периодически вмешивался свист выпускаемого избыточного пара. Кое-где из швов чуть подтекало и редкими каплями падало на пол масло, но под каждой такой протечкой была заботливо подставлена емкость. В приятно теплом воздухе висела чуть заметная дымка.
Через скопище механизмов виднелся узкий проход, и Харт неторопливо двинулся по нему. Эш медленно последовал за Хартом. В воздухе, казалось, стоял «запах» единой цели, будто все громоздко и неуклюже соединенное оборудование было занято работой над чем-то значительным и жизненно важным. Внезапно Харт почувствовал, что он каким-то образом забрел в рабочий цикл механизма одного из автоматов Времени, но не в состоянии постичь ею истинные форму и назначение из-за необъятности масштаба последнего. Он был мышонком внутри старинных дедушкиных часов, насекомым на дисплее компьютера, силящимся разглядеть вещи такими, какими он их привык видеть, но не в состоянии ухватить суть процесса и реальность места его протекания, потому что его разум был недостаточно сложен.
