— Да... — ответил Харт, заставив себя не смотреть туда, где взорвался самолет, и сконцентрироваться на старике. — Да, я только что приехал.
— Так я и думал. Поживешь здесь — насмотришься странностей похитрее, чем эта. Только не давай им терзать свою душу. Здесь и не такое увидишь. Такой вот он, Шэдоуз-Фолл.
Старик кивнул, попрощался и ушел. Остальные из кучки наблюдавших тоже расходились кто куда, тихо и спокойно переговариваясь: все выглядело так буднично... Харт вновь задрал голову — малинового самолетика в небе уже не было. Он медленно побрел дальше, бешено стучавшее сердце только-только начинало успокаиваться.
Харт свернул за угол... и неожиданно для себя оказался на улице Парижа. Он узнал стиль этого города, и язык, и кафе на тротуарах. Никто на него не обращал внимания, хотя он с глупым видом таращился по сторонам, как это делает большинство туристов. Свернув еще раз, он попал в средневековую Европу. По грязной улице беспорядочно сновали животные и люди, последние так галдели все в один голос, что воздух казался плотным от звуков. Ни одного конкретного языка Харт был не в состоянии распознать. Кое-кто подозрительно косился на Харта, когда он проходил мимо, но большинство вежливо кивали. С трудом протащившись по густой грязи до перекрестка, он оставил прошлое за спиной.
Харт миновал дюжину моментов истории, различные места с различными стилями и языками, попадал из дня в ночь и из ночи в день, и всюду, где он проходил, люди улыбались ему, будто спрашивая: «Изумительно, не правда ли? И как забавно!» А Харт кивал, улыбаясь в ответ: «Вы правы, это изумительно!» И почти тут же перенесся в свой мир — мир машин, светофоров и рок-н-ролла, рвущегося из переносных магнитол на плечах подростков. Он шел дальше, но улицы уже не меняли стиля, и он не знал, рад он этому или разочарован.
Придя в парк, Харт присел на деревянную скамейку дать отдых голове и ногам. Двое детишек в футболках с черепашками-ниндзя бросали мяч своей собаке, огромной лохматой зверюге неопределенной породы, с трудом понимавшей правила навязываемой ей игры. Всякий раз она то кидалась в погоню за мячом, то оставалась сидеть, глядя на мальчишек, словно силясь сказать: «Сами бросили мяч — сами за ним и бегите». Собака посмотрела на Харта светлыми смеющимися глазами, вывалив наружу язык. Харт решил, что собака его идентифицировала, Шэдоуз-Фолл играл с ним в игру, и Джеймс не был уверен, хочет ли он принимать ее или нет.
Харт неспешно огляделся, изучая глазами парк. Тот казался дразняще знакомым, как слово на кончике языка, пытающееся ускользнуть и в то же время готовое вот-вот сорваться. Взгляд споткнулся об огромный каменный кенотаф*[4] в центре парка, и Харт почувствовал внезапное возбуждение почти проснувшегося узнавания. Гробница казалась суровой и нерушимой: массивный единый блок из камня на пьедестале с буквами, вытравленными по фронтону. Поднявшись со скамьи, Харт подошел взглянуть поближе. Надпись оказалась на латыни — языке, с которым Харт был едва знаком, но слово «Tempus» он все же знал; оно красовалось над изящным резным барельефом Дедушки-Времени. Он был выполнен во весь рост, с длинной бородой, в одной руке коса, в другой — песочные часы.
— Похоже, вы заблудились? — раздался за спиной голос, и Харт, резко обернувшись, очутился лицом к лицу с мужчиной приблизительно его возраста, высоким и темноволосым, с дружеской улыбкой и рассеянным взглядом. — Меня зовут Леонард Эш. Могу я вам помочь чем-нибудь?
— Даже не знаю, — осторожно проговорил Харт.— Возможно, да. Меня зовут Джеймс Харт. Родился здесь, но в детстве меня отсюда увезли. Вернулся сюда впервые. И ничего здесь не узнаю.
— Неудивительно, — сказал Эш. — Просто Шэдоуз-Фолл некоторым образом настраивает вашу память, когда вы покидаете его. Ничего субъективного. Это своеобразный защитный механизм города. Поживете здесь немного, и все воспоминания вернутся. Лучше держите покрепче шляпу, Джеймс: дорожка у вас будет не гладкой.
— Благодарю, — ответил Харт. — Звучит обнадеживающе. Послушайте, что это за чертовски странное место? Я тут уже столько всего насмотрелся...
