— Как… по-старому?
— Как? Петровичем, понятно дело. Вань, у тебя температуры нет случайно? Че-то ты выглядишь не того.
— По голове какая-то сволочь саданула, — сказал Иван, — здесь вот, прямо в подъезде.
— А-а! Hу так, варежку не раззявливай. Ладно. Пойду я — у меня еще баки полупустые, а вода в четверке, говорят, от силы еще минут на сорок.
Он нагнулся и поднял ведро.
— Кла… Петрович! А что это с соседним домом случилось? наконец решился спросить Иван.
— Где? — обернулся Петрович.
— Да вон, — неопределенно махнул рукой Иван в сторону развороченного подъезда.
— Там-то? Это ж ребятишки развлекались, не помнишь, что ли? Троих на месте, двое по дороге в лечилку, двое калеки. Погоди, Ванька, ты должен это помнить, даже если тебя по кумполу огрели — ты ж первый сунулся тогда завал разгребать, тебя еще самого чуть не засыпало…
Иван смотрел на него непонимающими и ошарашенными глазами. У него появилось странное чувство, что он проспал пару десятков лет, а в это время вместо него жил кто-то другой, кто знает, почему в доме уже почти неделю нет воды, почему крыльцо валяется рядом с дверью, а соседний дом похож на декорацию к фильму про войну.
Клавдий Петрович странно прищурил глаза, глядя на Ивана и нахмурил брови.
— Ты, — наконец сказал он настороженно и как-то угрожающе, — ты — не он.
— Я не кто? — не понял Иван.
— Ты — не Ванька.
— Да, вроде, мама Иваном нарекла, — усмехнулся Иван, разводя руками.
Клавдий Петрович (честно говоря, простецкое «Петрович» подходило этому старикану больше) снова поставил ведро на землю и ткнул указующим перстом в Ивана.
— Ты — двойняшка.
— Я? — удивился Иван, — да у меня сроду ни братьев, ни сестер не было.
Петрович вздохнул.
— Ничего-то вы, недочеловеки, не знаете… Всему вас учить надо. Я тебе все объясню, паря, но не задаром. Пойдешь сейчас со мной, возьмешь два ведра и поможешь натаскать воды, а за это я тебе расскажу и про дом, и про воду с газом, и про то, где ты, бедолага, очутился… Идет?
— Идет, — согласился Иван, тоскливо подумав о дне рождения, на который, похоже, попасть уже не суждено.
Баки у Петровича были что надо. Прямо в комнате стояла парочка медных страшилищ каждый литров на двести. Раньше они, должно быть, принадлежали какому-нибудь поезду дальнего следования. Хорошо хоть жил Петрович на втором этаже…
Пить чай они вышли на балкон. «У нас сейчас тихо, снайперов нету — Зеленцов всех разогнал, — объяснил Петрович, — пошли на солнышке погреемся». Чай отдавал хлоркой, был мутный и бледный, Петрович дул на блюдце и молчал, солнышко тихо склонялось к горизонту, подбираясь все ближе к сплошному слою облаков, предвещавшему переменную облачность на большую часть завтрашнего дня, а Иван никак не мог решить, что же следует ему спросить в первую очередь.
— Где я? — наконец решился он, отчаянно чувствуя себя идиотом.
— Это, милок, Город-Наизнанку, — невозмутимо отозвался Петрович, прихлебывая свою бурду из блюдца, — место однозначно кайфовое… для тех, кто понимает…
— А кто не понимает?
— А такие здесь долго не живут, — ответил Петрович и дунул на и так уже порядком остывший чай.
— Город, значит, наизнанку… Так вот я все и сообразил.
— Куда уж тебе. Раньше стена тумана рассеется, чем двойняшка в человека превратится.
— Объясняй давай! — Иван почувствовал, что звереет.
Петрович залпом допил свой чай, удовлетворенно выдохнул воздух и начал неспешно излагать:
— То, откуда ты прибыл, называется Большой Мир. Запомни. Здесь Город-Наизнанку, некоторые зовут его по-заумному Реверсом, а остальные просто и коротко — Город. Живем здесь мы, люди, в отличие от вас, двойняшек.
— Это почему это мы не люди? — возмутился Иван.
— Потому что вы в нашем мире не выживаете, паря, а мы в вашем очень даже неплохо. Потому мы вас лучше, уяснил?
Иван промолчал, решив не связываться.
— Город — это ваш же город, только здесь. Ваш мир тут отражается, как в зеркале.
— И люди?
— Люди — особенно. То, что у нас внутри — у вас снаружи. И наоборот. Бывает, человек энергичный, зубастый, постоять за себя может, а в душе — тихий пацифист. Двойняшка его, значится, наоборот будет — снаружи пацифист-пофигистом, а копни поглубже воинственность человеческая прорежется.
