Не дожидаясь указаний, с молниеносной быстротой изготовил Исаков орудие к бою и, открыв по синим убийственный огонь, заставил их замолчать.
В знаменитую ночь на тропе он проявил себя героем: отдавал спокойно распоряжения, спасал лошадей от падения, нашел место для них на ночь, сам не сомкнул глаз.
Недавно он подошел ко мне и спросил смущенно:
— Ну как там, в партию подавать?
У помполита[10] пулеметной роты Мухина лошадь широкозадая, гнедая, вялая, и имя ей — Марс.
В полку острили: политрук летит на Марсе. Он ехал впереди своей роты, застенчиво улыбающийся, всегда чем-то обрадованный: в самом деле словно витал мыслями на Марсе.
Но мысли его на земле.
Самые прозаические мысли:
«Белимов и Макарьев совершили тяжелое воинское преступление: не исполнили приказания. Дисциплина, значит, качнулась. Надо поговорить с ними.
Вышла ли газета во втором взводе? Сколько у нас неколхозников? Дорога какая хреновая. Устанут ребята. Дождь. Надо, как придем, костер мировой разжечь. — По ассоциации начинает напевать: — „Мировой пожар раздуем“, — и сразу обрывает пение. — Как там с обедом? Не застряли кухни?..» — торопливо поворачивает лошадь и едет выяснять, где кухни.
А что стихи товарищ помполит пишет, так это он и сам не отрицает. Пишет. Стихи. Но какие?
Стихи его пользуются необычайной для поэтов популярностью. С ними бросаются в атаку бойцы; огнем, штыком и мухинскими стихами встречают противника.
Они очень короткие — две строки.
Вот летит свой самолет. И по роте вслед ему летит лозунг помполита:
Руку — воздушному товарищу,
Гроб — воздушному врагу.
А вот летит чужой самолет.
Для чужого самолета
Воздух должен стать могилой.
Пулеметчикам помполит передает по телефону:
Чтобы враг упорный пал,
Огневой создайте шквал.
И лозунги эти, немного необычные, создают подъем: крылатые, они летят из уст в уста. Они становятся громовыми, ибо их кричит вся рота.
Мухин не витал на Марсе.
Он даже из роты редко когда уходил. То проводил занятия, инструктаж, беседы; то, лежа на животе, вместе со своей редакцией выпускал газеты; то шел на кухню узнать, готовится ли бойцам обед; то просто сидел и по душам беседовал с красноармейцами.
Иногда он уходил к себе в палатку и там лежал, мечтательно устремив глаза вверх. Может быть, сочинял лозунги, может быть, вспоминал свою недолгую и в общем простую жизнь: московскую пекарню, где был пекарем, тяжелый этот, пригибающий спину труд, армию, воспитавшую из него коммуниста и политрука.
Часто он сидел и разбирал книжки. Он умел и любил учиться. Было в нем какое-то уважение к книге, к газете, к печатному документу. У него всегда с собой масса вырезок. А когда шли в поход, он предусмотрительно подобрал себе целую библиотечку, руководствуясь указанными в плане темами.
Так, оказывалось, что, когда прорабатывали службу заграждений, у него у одного были нужные материалы.
Он любил говорить. Говорил цветисто, высокопарно и длинно. Голос у него застенчивый, мягкий, вкрадчивый.
Вот он едет на своем любимом Марсе, как всегда чем-то обрадованный: должно быть, пулеметчики хорошо действовали или лозунг отличный придумал.
1
Биография младшего командира проста: она начинается в веселой теплушке.
До теплушки — колхозная степь, станица на пригорке, унавоженные соломой и конским следом жирные кубанские дороги.
Биография начинается в теплушке, где встречаются земляки, одностаничники, ранее не знавшие друг друга.
Широко распахнута дверь теплушки, льются в нее запахи чужой земли; не станица, а мир раскрывается перед жадными глазами станичника, и плывет по этому миру на лунных волнах душная и веселая, свойская теплушка.
Биография продолжается в полку, куда прибыли призывники. У биографии снимают степную, спутанную гриву волос, биографию моют, одевают в военный костюм, учат грамоте, строю; перед ней раскрывают широкий горизонт и показывают пружины, которые двигают людьми, странами и событиями.
Растет, растет вчерашний станичник. У него кости хрустят от роста.
Он скоро вызовет на соревнование одностаничника.
— А ну, кто скорей хитрую военную и политическую механику одолеет?
