Что касается Готоме и Гума’е, то нельзя говорить об одной, не думая о другой сопернице в борьбе за чувства Макиса. Готоме была его старшей женой, матерью его любимой дочери Тохо, к которой он относился скорее как к мальчику. У Готоме была фигура матроны, темно-коричневая кожа, круглое лицо с привлекательной открытой улыбкой. Даже возвращаясь домой с огородов с почти непосильным грузом батата и дров, она умудрялась сохранять свой обычный самоуверенный вид и отвечала на приветствия со спокойной величавостью, с которой привыкла держать себя до того, как муж привел в селение третью жену. Уверенность Готоме в его чувствах к ней основывалась, надо думать, не только на отношении Макиса к ней самой, но и на его глубокой привязанности к их дочери, которую он непозволительно баловал.
Тохо была полной противоположностью Алиме — ее-то уж нельзя было не заметить. Эта стройная, с неразвившейся еще грудью девочка лет тринадцати сильно смахивала на мальчика, тем более что волосы ее были коротко острижены и вместо обычного для девочек передника с бахромой она носила одежду мальчиков — хлопчатобумажный лап-лап, обернутый вокруг талии[27]. Ее поведение соответствовало одежде. У меня на кухне она вела себя как дома, неизменно присоединяясь к юношам, собиравшимся у моего очага. Ей недостаточно было слушать, она вступала в разговоры и выражала свое мнение, чего ни один мужчина не потерпел бы от другой представительницы ее пола. Она делала, очевидно, лишь то, что ей нравилось, и это были отнюдь не домашние дела, занимавшие так много времени у девочек ее возраста. Правда, иногда я видел, как она несет тяжелые грузы с огородов, но родители не требовали, чтобы она им помогала. За пределами деревни я всегда встречал ее в компании мальчиков. Подобно им, она большую часть времени гоняла без надзора по всему отрогу.
В свободе, которой пользовалась Тохо, был элемент горечи. От первых жен, Готоме и Мохорасаро, Макис имел только двух детей, и оба ребенка были девочками. Он, как и другие мужчины, с завистью смотрел на Бихоре, чья единственная жена родила четверых сыновей. Считалось, что иметь детей — хорошо, но особенно хорошо — сыновей, ибо в конечном счете именно мужчины обеспечивают непрерывность рода по мужской линии, именно в них главная сила, именно они нужны для благополучия рода. Не имея сына, Макис, видимо, хотел, чтобы Тохо его заменила. Он поощрял ее независимость и даже манеру одеваться, которые так отличали ее от девочек деревни. Он говорил с ней, как другие мужчины говорили с сыновьями, и, хотя осыпал ее подарками и редко возвращался из Хумелевеки без какой-нибудь безделушки для Тохо, я ни разу не видел, чтобы в праздники она была одета так, как ее сестры. Она охотнее появлялась в перьях и ракушках, которые носили мужчины, — это разрешалось некоторым женщинам в особых случаях в знак признания их заслуг в чисто мужских делах. Видя в Тохо ее отца (возможно, как он сам видел себя в ней), я любил ее. Она смотрела на меня прямым и твердым взглядом, глаза ее не бегали в смущении и застенчивости, как у большинства хихикающих сверстниц, а ее почти властные жесты дышали уверенностью и достоинством оратора. Однако, как ни любил Макис Тохо, она была девочкой, и, желая иметь сына, Макис, к величайшему огорчению Готоме, взял себе третью жену, Гума’е.
Гума’е жила напротив меня. Хотя и зрелая женщина, она, судя по всему, была на несколько лет моложе Готоме. Она была замужем раньше, и это объясняло обстоятельства, при которых она сошлась с Манисом. Она происходила из племени нотохана и, уйдя от третьего мужа (с предыдущими она тоже разошлась), жила в деревне своих братьев. По словам Макиса, Гума’е заметила его на празднике, он произвел на нее неотразимое впечатление, она пришла к нему и в конце концов убедила его взять ее в Сусуроку. Ввиду ее возраста и прежних браков Макис не стал давать за нее выкупа, пока она не родит ребенка (договоренность, обычная для союзов такого рода). Когда я прибыл в Сусуроку, Гума’е была беременна Люси.
Гума’е была выше Готоме, имела более светлую кожу, а это очень ценилось у гахуку. Она не была чистоплотнее других женщин. Широкий плоский нос со вставленными в него украшениями, широкие скулы и овальный подбородок часто напоминали мне абстрактную маску. Со мной она проявляла некоторую бесцеремонность, возможно спекулируя на особых отношениях между мной и ее мужем (как это пытались в последующие месяцы делать ее братья), но это могло быть и нормой ее поведения, проявлением еле сдерживаемой агрессивности, свойственной очень многим женщинам племени. Мужчины резко пресекали эти проявления, считая их угрозой своим интересам. Макис несомненно любил Гума’е больше, чем двух других жен. Он редко ходил в хижины Готоме и Мохорасаро. Последнюю это, по-видимому, ничуть не беспокоило, но Готоме отказывалась примириться со своей судьбой. День за днем она усаживалась у своего очага через несколько хижин от Гума’е и готовила пищу, которую Макис никогда не ел, наблюдала картины семейного счастья у очага Гума’е и знала все, что там говорилось и делалось. Обычно она сохраняла видимость беспристрастия, которую женам одного мужа полагалось чувствовать друг к другу и даже доказывать товарищеским отношением и взаимопомощью. Этот идеал редко осуществлялся. Готоме оправдывала вспышки своей ревности тем, что Макису полагалось делить время и внимание поровну между ними. Он же не только пренебрегал этими обязанностями, но еще и обидел ее, унеся украшения, которые хранил в ее хижине. Они не принадлежали ей, и теоретически он мог распоряжаться ими, как ему заблагорассудится, но, забрав их, он совершил дополнительный акт дискриминации.
