— Кто господин ее был?
— Сказывала, ярославского дворянина. Поместье его обнищало, запустело. Мужиков и холопов на волю господин отпустил. Вот и скитались. А эту Василисой кличут.
— Поди, беглянку укрываешь, старик? ‑ недоверчиво проворчал пятидесятник.
— Упаси бог, Мамон Ерофеич. Сиротку пригрел.
— Так ли твой дед речет, девонька? ‑ выкрикнул Мамон.
Василиса вышла из горенки в червленом убрусе, слегка поклонилась пятидесятнику.
— Доподлинно так, батюшка.
Покуда Мамон вел разговоры с бортником, Матрена занялась бродягой: поила медовым отваром, целебной настойкой из диких лесных и болотных трав, тихо бормотала заклинания.
— А ну, погодь, старуха. Мужику не тем силы крепить надо. На‑ко, родимый, для сугреву, ‑ вмешался Матвей и, приподняв бродягу, подал ему полный ковш бражного меду.
Пахом трясущимися руками принял посудину и долго пил, обливая рыжую бороду теплой тягучей медовухой. Пришел в себя, свесил с лавки ноги, окинул мутным взглядом избу, людей и хрипло выдавил:
— Топерь хоть бы корочку, Христа ради. В брюхе урчит, отощал, хрещеные.
— Поешь, поешь, батюшка. Эк тебя скрючило, лица нет, ‑ тормошилась Матрена, подвигая бродяге краюху хлеба и горшок щей.
Пахом ел жадно, торопливо. Восковое лицо его, иссеченное шрамами, заметно ожило, заиграло слабым румянцем. Закончив трапезу, бродяга облизал широкую деревянную ложку, щепотью сгреб крошки со стола, бросил в рот, перекрестился, поднялся на ноги, ступил на середину избы, земно поклонился.
— Вовек не забуду, православные. От смерти отвели.
— Ну что ты, что ты, осподь с тобой. Чать не в церкви поклоны бить. Приляг на лавку да вздремни, всю хворь и снимет, ‑ проговорил Матвей.
Все это время Мамон почему‑то молчал и пристально вглядывался в новопришельца, морщил лоб, скреб пятерней бороду, силясь что‑то припомнить. Наконец он подошел к лавке, на которой растянулся бродяга, и спросил:
— Далеко ли путь держишь, борода?
Пахом, услышав голос Мамона, приподнял голову и вдруг весь внутренне содрогнулся, широко раскрыв глаза на дружинника. Однако тотчас смежил веки и молвил спокойно:
— Путь мой был долгий, а сказывать мочи нет. Прости, человече, сосну я.
Мамон осерчал было и хотел прикрикнуть на пришельца, но тут вступился за незнакомца Матвей:
— Слабый он еще, Мамон Ерофеич. Лихоманка его скрутила. Велик ли с хворого спрос.
Мамон что‑то буркнул и вышел из избы во двор. За ним подались и холопы ‑ сытые, разомлевшие.
В горнице бортник отругал Матрену:
— Языком чесать горазда, старая. Ни беглые, ни разбойные люди здесь не хаживают.
— Так вот и я енто же, батюшка, ‑ отвечала старуха. Матвей глянул на бродягу. Тот лежал с закрытыми глазами, весь взмокший, с прилипшими ко лбу кольцами волос.
— Енто отварец мой пользительный наружу выходит. К утру полегчает, а там баньку истоплю, березовым духом окину ‑ тогда совсем на ноги встанет, ворковала старуха.
— В избу вошел Тимоха.
— Дай бадейки коней напоить, отец, да укажи, где водицы брать.
Бортник взял бадью и подвел холопа к черному приземистому срубу, стоявшему неподалеку от избы.
— Вот здесь возле баньки родничок. Вода в нем дюже холодная, коней не застудите.
— Ничего, отец. Кони господские, справные, выдюжат, ‑ рассмеялся Тимоха.
Пятидесятник, широко раскинув ноги, восседал на крыльце, прикидывал, думал про себя: "Что‑то недобрая здесь заимка. Старик, поди, хитрит, петляет. Красна девка откуда‑то заявилась да еще бродягу с собой привела. Ох, неспроста все это, чую. Проверить старика надо. Нагряну на днях еще раз со всею дружиной. Бортнику и мужику пытку учиню, а коли чего недоброе замечу ‑ веревками обоих повяжу, да в железа, а девку себе приберу. Ох и ядреная…" Дружинник даже зачмокал губами, представив упругое девичье тело. Он запыхтел, широко раздувая ноздри горбатого носа, поднялся с крыльца и шагнул в избу.
Василиса сидела в горенке грустная, в смутной тревоге, уронив голову на ладони.
Мамон подошел к ней, положил свои тяжелые руки на плечи и притянул к себе.
Василиса вспыхнула вся, отпрянула от Мамона, прижавшись к простенку.
— А ты меня не пугайся, девонька. Поди, скушно тебе в лесной келье. Поедем со мной в село. Девок‑подружек к тебе приведу. Хороводами, качелями побалуешься. Заживешь вольготно да весело.
