- Знаю, Иванка. Не легко придется моей Агафье. Жуть как голосила. Да только не с руки мне возле бабы сидеть, когда злой ворог у порога. Не так ли, парень?
- Твоя правда, Афоня, - произнес Болотников и надолго замолчал. Вспомнил Василису, и на сердце стало тепло и в то же время грустно. Славная она, душевная. В тот день до самой Москвы-реки проводила, а на прощанье молвила:
- Запал ты мне в душу, сокол. Приходи ко мне на заимку. Буду ждать, желанный ты мой...
- Я вернусь, Василиса. Отцу с матерью о тебе поведаю и завтра же за тобой приеду. Станешь ли женой моей?
Василиса молча обвила его руками за шею и горячо поцеловала в губы...
Как теперь она там? Будет ждать в неведении да томиться. Отец не скоро соберется: наступает пора сенокосная. Исай, услышав, что сын просит у него родительского благословения, отозвался немногословно:
- Уж коли по сердцу пришлась - приводи девку. Молодка в хозяйстве не будет помехой.
На селе мужики оставались в тревоге. Татары могут вновь на вотчину наскочить и все порушить. Не пора ли всем миром в Москву подаваться за высокие каменные стены. Однако и там спасенья нет: в прошлый набег, почитай, все подмосковные бежане погибли. Уж не лучше ли в глухих лесах укрыться? Туда басурмане побаиваются забредать.
Может, и лучше, что не успел Василису на село привести. Бортник Матвей, ежели о татарах проведает, надежно укроет ее в лесных чащобах.
- Эгей, Иванка, чего голову повесил? - окликнул Болотникова бобыль. Ну-ка, угани загадку.
- Не до завирух нынче, - отмахнулся Иванка.
- Пущай болтает. Затейливый мужичонка, - поддержал бобыля Тимоха Шалый.
- Слушайте, православные. Скрыпит скрыпица, едет царица, просится у царя ночевать: "Пусти меня, царь, ночевать, мне не год годовать, одну ночь ночевать. Утром придут разбойнички, разобьют мои косточки, отнесут в пресветлый рай!"
Мужики зачесали затылки. А Афоня, посмеиваясь, крутил головой и все приговаривал:
- Ни в жизнь не угадать вам, родимые. Могу об заклад биться. Вот в белокаменную прибудем - в кабак пойдем. Ежели ковш винца мне поднесете поясню мудрость свою.
Через два дня посошные люди1 подъехали к Москве.
Глава 46
МАМОН ПОТЕШАЕТСЯ
Устав от пыточных дел, Мамон весь день отсыпался. А к вечеру заявился в избу к приказчику. Тот с надеждой глянул на пятидесятника.
- Собрал бы поснедать чего, Егорыч. Притомился я малость. А уж потом о деле.
- Выведал что-нибудь, сердечный?
- Нашел следок... Тащи, говорю, на стол.
Калистрат обрадовано встрепенулся и засновал по горнице.
- Эгей, Авдотья! Накрывай стол. Наливочки доброй принеси дорогому гостю.
Скуп Калистрат Егорыч, но тут вовсю разошелся, приказал уставить стол обильной снедью. Авдотью хотел было отослать вниз к девкам. Но Мамон прогудел:
- Без хозяйки и стол не красен. Пущай сидит, Егорыч.
Авдотья глуповато хихикнула и плюхнулась на лавку. Калистрат налил гостю и супруге по чарке, а свою в сторону отставил, виновато развел руками.
- Нутро у меня побаливает. Не приемлю винца, сердешный. Ты уж прости.
- Коли хозяин не пьет - гостя не почитает, - буркнул Мамон и потянулся за шапкой.
- Ну да бог с тобой, выпью, - остановил пятидесятника Калистрат, испугавшись, что Мамон уйдет из избы.
Выпили по чарке, потянулись за снедью. Авдотья разом порозовела, навалилась пышной грудью на стол, зачавкала. Любила и поесть и выпить баба.
- Не томи, сердешный, - нетерпеливо протянул приказчик, качнувшись на лавке.
"Хлипкий на винцо. Еще пару чарок - и с ног долой", - подумал про себя пятидесятник, а вслух высказал:
- Хочу, Егорыч, вопрос тебе задать. Бывал ли кто-нибудь из наших селян в твоих хоромах?
- Окромя своих дворовых в горницу пути заказаны, сердешный.
- И ты, Авдотья, не видела?
Баба мотнула головой.
- Грешно мне чужих мужиков впущать. Одним своим осударем живу.
- А пошто к тебе Афонька Шмоток наведывался, матушка?
Авдотья всплеснула руками и вновь хихикнула.
- Совсем запамятовала, батюшка. Кошечку-голубушку мне мужичок доставил. У-ух, нехристь!
- Отчего нехристь, матушка? - полюбопытствовал Мамон.
- А как же, милостивец. Сам православный, а шапку под киот швырнул. Вот неразумный...
