Случилось это так: я учился в Харьковском еврейском машиностроительном техникуме. Отличником не был, но не был и отстающим. Предметы, которые мне давались легко — литература, история и, пожалуй, география — в этом учебном заведении не занимали ведущего места. Жили мы, три студента, в одной комнате, которую техникум снимал в пригороде. Одним из нас был мой тезка, тоже Миша, которого все звали Максом. Хороший спортсмен, он любил хвастаться своим золотистым загаром, поигрывая при этом крепкими мускулами, ловко перекатывавшимися под загорелой кожей.
Макс, года на два-три старше меня, уже довольно давно посещал аэроклуб и, когда там объявили о приеме в летнее училище, записал в список желающих не только себя, но и нас, обоих своих соседей. Он нам постоянно напоминал об этом, и хотя мы знали, что он не из тех, кто бросает слова на ветер, восприняли это как шутку.
Прошло немного времени, и горком комсомола потребовал у техникума подробные характеристики на нас троих. Как мы потом узнали, нас представили в значительно лучшем свете, чем мы того заслуживали. Прошло еще две недели, и хозяйка дома принесла нам три присланных по почте зеленых конверта. Вскрыли конверты и прочли на бланке гражданской авиации указание: куда и когда мы должны явиться.
Вот что порой может наделать шутник своими шутками. Макс пытался нас успокоить: вас, говорил он, скоро отпустят, не доросли еще, а чем больше будет отсев, тем лучше для меня.
После того как представители приемной комиссии предварительно познакомились с нами, нас передали в руки множеству врачей. Каждый из них старался найти какой-нибудь дефект если не в глазах, так в ушах. Не хватало разве гинеколога. Больше всех суетился и свирепствовал невропатолог. Меня, например, усадил в кресло, которое неожиданно стало меня терзать: то хотело непременно сбросить, словно дикая лошадь, то, когда не получалось, начинало быстро вертеться туда-сюда. Голова у меня закружилась, но санитару, который стоял за моей спиной, показалось, что я выдержал. Больше половины желающих медицинская комиссия забраковала.
Кто же мог ожидать такого? Но из нас троих остался я один. Вначале я к этому отнесся равнодушно. Можно сказать, по-мальчишески. Но постепенно втянулся, как в азартную игру, как многие другие ребята моего возраста, сперва и не думавшие становиться летчиками, но постепенно начавшие ждать и надеяться.
Надеяться на что? Среднего образования у меня нет. К точным наукам не тянет, а они, эти науки, мне часто мстят, упрямятся и не подпускают к хорошим отметкам. На что же такой, как я, может надеяться?
Настал день последнего экзамена. Сейчас, подумал я, мне предложат решить задачу, потом за меня возьмется физик, после него директор, который увидит, как я владею русским языком, и хоть кричи во весь голос, никто не подскажет, не выручит. Но, по крайней мере, никто не упрекнет меня в трусости.
В большом классе, куда мне велели войти, сидели три экзаменатора. Как мне показалось, они смотрели на меня, как крестьянин на лошадь: купить — не купить. Один из них, кажется, уже все для себя решил. Он, не ответив на мое приветствие, просто надел очки и уткнулся в газету. Я поздоровался второй раз, громче.
Мое второе приветствие вызвало у них смех. Наконец взялись за меня. Велели вытащить из коробочки бумажку. Тут я понял, что сейчас экзамен кончится. Решать какие-то задачи, выводить формулы я даже пробовать не буду, разве что если спросят о законе Ньютона или Ома.
Мне напоминают:
— Время идет, а вы у нас только третий.
Меня словно разбудили ото сна. Что за задачи, какие формулы? Оказалось, что для поступления в авиашколу, в которой готовят пилотов, надо быть только физически годным и соответствующим образом политически подготовленным. На бумажке, которую я вытащил, читаю вопрос: «На каком партийном съезде, по чьей инициативе и когда была создана коммунистическая партия?»
Просто чудеса! Но так было. От радости я чуть не забыл того, что так хорошо знал.
— Успокойтесь, — сказал мне председатель комиссии, — никто вас не торопит. Вспомните. Это из вашей школьной программы.
