В этот период в районе наблюдений впервые появилась третья группа, которой я впоследствии присвоила номер 8. (Группа 6 была окраинной, а группы 7 не оказалось вовсе — по ошибке я не смогла узнать членов группы 5, которые однажды питались отдельно от других.) Впервые группу 8 я увидела в бинокль на склоне горы Високе, когда та находилась метрах в ста пятидесяти выше меня. Даже с такого расстояния можно было распознать старого самца с широкой серебристой полосой на спине, черноспинного красавца в расцвете лет, двух самцов помоложе и замыкающую группу дряхлую самку. Не подозревая о моей близости, они неспешно пробирались через заросли крапивы, поедая ее, а потом пересекли широкую тропу для скота, ведущую в лес. Наблюдая за группой, я не могла не восхищаться при виде того, как животные периодически прерывали кормежку, поджидая отставшую старуху.
На следующий день я вышла на группу 8 в седловине к западу от Високе и приблизилась к гориллам на расстояние около двадцати метров. Они встретили меня спокойно, и это было тем более удивительно, что группа не привыкла к человеку. Первый, кто обнаружил мое присутствие, был молодой серебристоспинный самец, который горделиво забрался на обломок скалы, поджав губы, оглядел меня, а затем снова принялся за еду. Я присвоила ему кличку Паг (сокращенное от «пагнейшс» — драчун). Его примеру последовал необыкновенно привлекательный самец с черной спиной — он оторвал лист, несколько секунд «пожевал» его губами и выплюнул. Это было типичное проявление замещающей деятельности, известной под названием «мнимое кормление» и вызываемой легким чувством тревоги. Похлопав руками по растениям, этот великолепный самец заковылял в заросли и скрылся из виду, очевидно весьма довольный самим собой. Я назвала его Самсоном. Затем в поле моего зрения появились два юнца — они с озорным видом плюхнулись на спину и уставились на меня снизу вверх, как мне показалось, с кривой улыбкой. Со временем они получили клички Гизер и Пинатс. Когда появилась старая самка, она скользнула по мне безразличным взглядом и, перед тем как усесться рядом с Пинатсом, подставила ему свой зад, чтобы он его почесал. Я назвала ее Коко за шоколадный отлив шерсти, и именно в честь ее я окрестила шестнадцать месяцев спустя первую пленницу в Карисоке.
Последним был старый серебристоспинный самец. За долгие годы работы мне никогда не встречался экземпляр со столь величественной осанкой и царственным взглядом. Серебристая шерсть начиналась со скул, спускалась по шее и плечам к спине, опоясывала туловище и заканчивалась на бедрах. Не имея ничего лучшего для сравнения, как гориллы, виденные ранее в зоопарке, я предположила, что ему не менее пятидесяти лет. При виде такого благородного создания я сразу же стала подыскивать для него подходящее имя. Первое, что мне пришло на ум, было слово «рафики» (на суахили — «друг»). Поскольку дружба предполагает взаимное уважение и доверие, я так и нарекла этого царственного вожака.
Гизер и Паг очень походили друг на друга в профиль своими почти поросячьими пятачками, столь не похожими на носы остальных самцов и Коко. Внешнее сходство плюс близость между обоими самцами позволяли предположить, что у них общие родители. Не исключено, что их мать, отсутствующая в группе 8, скончалась до их прибытия в район наблюдений. Исходя из аналогичного сходства и близости, Коко была матерью Самсона и Пинатса, а отцовство, несомненно, принадлежало Рафики.
Коко и Рафики устраивались в одном гнезде и напоминали почтенную состарившуюся супружескую пару, не нуждающуюся в лишних доказательствах для подтверждения взаимного уважения. Присутствие Коко среди самцов группы 8 действовало на них в высшей степени успокаивающе и часто побуждало их к взаимному ухаживанию. Такое ухаживание, носящее социальный и чисто утилитарный характер, заключалось в том, что животные губами или пальцами раздвигают шерсть друг на друге и тщательно выбирают из нее паразитов, чешуйки кожи и растительный мусор. Обычно эту процедуру начинала Коко, затем к ней присоединялось большинство других членов группы, и буквально через несколько минут выстроившиеся в цепочку гориллы, забыв обо всем на свете, занимались взаимной гигиеной.
