Тишина царила и в большом холле. Девушку охватила какая-то непонятная тоска, когда она подошла к величественной лестнице, ведшей на второй этаж. Сегодня вечером Элайзе не хотелось сразу подниматься к себе в комнату. Сказать по правде, она чувствовала себя очень одиноко; ее вдруг охватила острая тоска по дому. Элайза скучала по матери, ей не хватало их ежевечерних бесед, доставлявших обеим огромное удовольствие.
Наверху послышались тихие шаги. Элайза подняла глаза и увидела полногрудую негритянку по имени Черная Кэсси.
– Добрый вечер, Кэсси.
Она бессознательно избегала прибавлять к имени рабыни эпитет «черная», потому что это имя напоминало Элайзе кличку «Коричневая Бесси» – так звали корову, которая принадлежала их семье, когда Элайза была маленькой. Она не могла относиться к рабам как к животным, несмотря на черный цвет их кожи.
Кэсси спустилась по лестнице.
– Может, чего хотите, миз Лайза?
– Нет, спасибо, Кэсси.
Женщина кивнула и удалилась. Элайза начала было подниматься наверх, но тут вдруг остановилась. Взгляд ее упал на дверь в гостиную, где стояло пианино розового дерева. Ни разу еще новая учительница не садилась играть для собственного удовольствия, хотя Виктория Гордон дала на это позволение.
Элайза решительно вошла в гостиную и направилась прямо к инструменту. Села, подобрав юбки, откинула крышку, поставила ноги на педали.
И как только пальцы ее коснулись клавиш, настроение девушки резко переменилось. Она играла по памяти свой любимый ноктюрн, пальцы легко порхали по клавишам, тело плавно раскачивалось в такт музыке.
Наконец нежная мелодия затихла, и девушка сразу же начала следующую, не давая угрюмой тишине снова воцариться в доме. Элайза исполняла одно произведение за другим, почти не делая пауз между ними; звучали Бах, Моцарт, Бетховен. Изредка девушка забывала ту или иную ноту и тогда мелодия словно спотыкалась.
Когда вечерние тени совсем сгустились, Элайза прервала игру, чтобы зажечь две свечи. Она поставила их на пианино. Теперь она снова хорошо видела белые и черные клавиши.
Закончить она решила наиболее, по ее мнению, вдохновенным произведением (правда, исполнение этой вещи было далеко от совершенства) – фугой Баха, и держала последнюю ноту очень долго, давая музыке затихнуть самой. Захваченная настроением мелодии, Элайза медленно убрала пальцы с клавиш и сложила руки на коленях.
– Пожалуйста, сыграйте еще, – раздался мужской голос. – У вас так здорово получается.
Застигнутая врасплох, Элайза резко обернулась. В дверях гостиной стоял мужчина, облокотившись плечом о косяк. Свечи не освещали его, так что Элайза видела лишь силуэт. Разглядеть мужчину она не могла, но можно было заметить, что он высок и крепок.
Она выпрямилась, и тогда он подошел ближе. На короткое мгновение Элайзе показалось, что перед ней Клинок. Но, поняв свою ошибку, она встала, взяла в руки медный подсвечник и подняла его повыше.
– Кто вы? Что вы здесь делаете? – резко и настороженно спросила она.
Мужчина встал так, чтобы на него падал свет. Он был одет в черные брюки и сюртук, какие носят плантаторы. Мерцающее пламя свечей осветило его угловатое лицо и каштановые волосы.
– Я здесь живу, – просто ответил он.
– Живете?
Элайза не ожидала подобного ответа. Ей как-то не пришло в голову, что мужчина этот – Уилл Гордон.
– А вы, должно быть, новая учительница, мисс Элайза Холл.
– Да. – Мучительно сознавая, как она несолидно выглядит, и в то же время стараясь не показать своего смущения, Элайза поставила подсвечник. – Мне не говорили, что вы вернулись.
– Я только что прибыл.
В этот момент в комнату, как вихрь, ворвалась Темпл. Поверх ночной рубашки на ней был наскоро накинутый халат, распущенные длинные черные волосы рассыпались по плечам и по спине. Увидев отца, Темпл замерла на месте, лицо ее совершенно по-детски светилось от радости.
– Папа. Ты приехал, – счастливым голосом проговорила она.
– Ну да. – Отец окинул дочь любящим взором.
Она прижалась к отцу, поглядела на Элайзу и поразилась, увидев вместо чопорного узла на затылке рассыпавшиеся кудри, придававшие учительнице несколько безумный вид. То была настоящая Элайза Холл – полная чувства и энергии, а вовсе не бесцветная сухая менторша, каковой она изо всех сил старалась казаться.
