— Я просто хотел… я должен сказать тебе… чтобы ты рассчитывала на меня, разумеется, как и прежде.
— Знаю, — прошептала она.
Они стояли, нежно глядя друг на друга.
— Что ж, — произнес он. — Полагаю, Марк ждет.
— Да, — сказала она. — Я должна идти, па.
— Да, — проговорил он, — конечно. Ну, прощай.
Она поцеловала его и побежала. Один раз она оглянулась — он все еще стоял там. Она помахала ему рукой, но он не пошевелился. Она не решилась остановиться и поспешила к Марку. Он уже сидел в машине, двигатель работал.
— Никто тебя не видел? — спросил он.
Она покачала головой и рассмеялась.
— Никто, кроме папы.
Наклонив голову, он быстро поцеловал ее, и затем машина, чуть подпрыгнув, тронулась. Сюзан чувствовала непривычное волнение и возбуждение. Его поцелуй все-таки не сделал его ближе. Машина остановилась.
— Что же сломалось в этой штуковине? — воскликнул он и дернул за рычаг коробки передач.
Она посмотрела вниз.
— Вот, — смеясь, сказала она, — тормоз…
Он забыл о тормозе.
— Ты вышла замуж за глупого парня, Сю, — уныло проговорил он.
Она отрицательно помотала головой, улыбаясь.
— У папы то же самое, — сказала она. — Я привыкла к этому. Он ругает и клянет машину на чем свет стоит, поэтому она и не едет.
— А ты приводишь тормоза в движение, — сказал он.
Сейчас они громыхали вперед сквозь ветренный день. И она держала в голове слова Марка: «Ты вышла замуж… ты вышла замуж… за глупого парня», — сказал он, но он был неправ. Она вышла замуж за него.
«Я замужем», — думала она и глядела вперед. Ее интересовали не холмы, деревья и зеленые луга, а эти светлые неопределенные будущие годы. И сейчас, когда они наконец были одни, эта внутренняя нерешительность, которая все еще была между ними, возможно, разрушится, ибо они будут одни целую неделю на краю этого озера в маленькой хижине, которую они одолжили на время у отца. Он построил ее для них всех, когда она была ребенком, но они ездили туда очень редко. Ее мать ненавидела тишину, одиночество, комаров, сов по ночам, старую заржавленную кухонную плиту. Так что они бросили эту хижину, и только отец иногда в одиночестве заезжал туда, однако никогда не оставался там надолго.
— Полагаю, что я недостаточно взрослый, чтобы оставаться один, — сказал он как-то шутя.
— Ты взрослый, правда? — однажды, будучи еще совсем ребенком, спросила его Сюзан.
— Не уверен, — серьезным тоном ответил отец. Однако хижину сохранил. — Может быть, когда-нибудь захочется приехать туда, — говорил он.
Два дня назад она с Марком съездила туда, чтобы отвезти продукты и книги, а также прибраться в хижине. Складывая у себя в комнате книги, которые собиралась отвезти туда, Сюзан подумала: «Может быть, взять туда глину и мольберт? Что, если мне захочется что-нибудь слепить в хижине?» Нет, она не возьмет ничего такого на свой медовый месяц.
Она не знала, чего бы ей только ни хотелось сделать. Наверное, больше не нужно ничего брать. Она упаковала глину и краски не для медового месяца, а для того, чтобы взять их в дом, где они будут жить с Марком. Альков в ее комнате выглядел пустым и заброшенным, когда она сложила все в большую коробку для переезда в новый маленький домик. Купидон был закончен и теперь стоял, коленопреклоненный, среди зацветших ирисов в саду миссис Фонтен. Голову Марка она сама вынесла на улицу и установила в новой мансарде. Голова все еще не была окончена. Чего-то не хватало, что-то было не так. Она идеально вылепила рот, однако глаза под бровями выглядели словно пустые впадины.
— Глаза не получились — они молчат, — сказала она как-то Марку. Они находились в новом домике, готовясь к следующему дню.
— Молчат? — спросил он.
— Когда я делаю их правильно, мне кажется, что я слышу, как они говорят.
— Черт возьми, до того похоже на меня, что я чувствую себя как-то странно, — пристально глядя на голову, сказал Марк.
Они стояли, глядя на глиняное лицо, а потом Марк внезапно произнес:
— Это похоже на меня такого, каким я буду, когда умру.
Она промолчала, у нее не было ответа, потому что он был прав. Это точно походило на лицо мертвого Марка. Сюзан быстро накрыла голову влажной материей.
