Гордиев узел - страница 22
— И тем не менее если дотронуться до нее, то под гладкой поверхностью оказывается все то же инородное тело! — в сердцах хлопнул по столу ладонью главный врач. — И тогда старая рана отдаст резкой болью. Она не вылечена полностью. И рана, и узел остались, они остались, не исчезли. Они не видны на гладкой поверхности, но продолжают существовать под нею! Никто не может поручиться, что когда-нибудь не произойдет нечто такое, отчего острая боль внезапно пронзит израненную душу, а инородное тело зашевелится...
...Едва он ступил ногой в черный лес, как его в кромешной тьме окружила атмосфера, в которой бесчинствовали, надвигаясь на него, всякие мерзкие чувства — злоба, проклятия, ревность, ненависть. По исходящему от них зловонию, от которого спирало дыхание, он понял, что входит в мир «исторической коллективной злобы». Собственно говоря, изначально такие чувства не были заложены в этой жизнерадостной, чистой девушке. Однако боль от произошедшей с нею трагедии привела ее в мир исторически сложившихся всеобщих эмоций, затащила в его трясину. Жадность, ненасытность зверя, вызываемая неутолимым голодом, зависть от того, что ты не родился красивым и умным. Разочарование и крах надежд юноши, пытавшегося подражать другому, более талантливому и удачливому, унижение, вызванное страхом слабовольного человека, зависть и бессилие изнеженного мужчины, жгучая ревность, израненная душа, обманутые чрезмерные ожидания и бесконечные проклятия, любовная измена... Все эти эмоции и страсти с угрозами и проклятиями, осыпая руганью, наступали на него отовсюду из тьмы. Одни плевали в него, другие хлестали по щекам, хватали сзади за волосы, толкали в спину или же, наоборот, с укорами и жалобами цеплялись за ноги, пытаясь удержать, вернуть назад. Третьи же стреляли в лицо отравленными иголками, вызывая острую боль, мазали зловонными нечистотами.
Но ничто не могло помешать ему двигаться вперед. По роду деятельности такая работа была привычна ему. В глубинных слоях сознания пациентов, там, где он проводил свой «поиск», его могло встретить противодействие, поджидали всяческие ловушки и лабиринты, призванные скрыть от него «тайну».
На краю леса загустел туман, и в его пепельно-молочных клубах мелькали смутные тени бесчисленных странных существ. Их жалобы и крики затихали, когда они уходили вдаль и исчезали на дне пропасти, разверзшейся где-то в тумане. Некоторые из этих зыбких теней были сплошь испещрены рубцами от ударов бичом, а руки и ноги закованы в цепи. Были и тени воинов — всадников без головы, — и ехали они рядами на безголовых лошадях. Шагали в шеренгах скелеты — одни шли, понурив голову, другие несли свои черепа в руках. Скорбное шествие заключали вереницы женщин и детей, безруких и безногих, у некоторых из них влачились по земле вылезшие из живота внутренности. Это была бескрайняя дикая пустыня, которую, став частичками серо-пепельного тумана, неся с собой вечную скорбь и проклятия, заполонили в печальном шествии призраки десятков, сотен миллионов людей, погибших с древних времен, за прошедшие тысячи лет — зверски убитых рабов, военнопленных, мирных людей.
От тумана запершило в горле, затруднилось дыхание, вот-вот могло наступить удушье... Когда, корчась в муках, Ито все же выбрался туда, где мгла начинала рассеиваться, он увидел, что там, за туманом, в дальней дали располагается еще один, еще более чужеродный, причудливой формы мир.
Даже Ито с его решительным характером заколебался — стоит ли вступать в этот опасный мир. Ведь все ценности и порядки в нем извращались и опрокидывались вверх дном. Безобразное называлось красивым, зло объявлялось добром, ложь — правдой, достоверное — сомнительным, близилась та точка, где даже время и пространство поменялись местами — и все становится с ног на голову. Казалось, безумие овладело тем миром, где творятся странные вещи, где даже сама возможность видеть или чувствовать вызывает страшную головную боль...
