Он прервал череду своих размышлений, чтобы выдать порцию необходимых приказов своим подчиненным. Кузнецу было приказано изготовить железный стержень с петлей на конце, обернуть его паклей и оплести шнуром так, чтобы этот снаряд можно было зарядить в дуло длинной шлюпочной шестифунтовки. Боцману пришлось достать из корабельных запасов сто саженей лучшего пенькового троса и провести немало времени тщательно обтягивая каждый его дюйм вокруг кофель-нагеля, чтобы после уложить его идеально ровными кругами внутри дубового бочонка из-под пороха. Купору и его помощникам было поручено открыть двадцать бочонков с солониной, наполовину опорожнить их и снова плотно закрыть. Озадаченный боцманский помощник вместе с полудюжиной моряков соединяли их в одну гигантскую нить, словно бусы, правда роль бусинок играли двухсотфунтовые бочонки с доброй говядиной и свининой старой Англии, соединенные друг с другом 60-ярдовыми отрезками троса. В эти часы верхняя палуба «Сатерленда» представляла удивительное зрелище для постороннего наблюдателя, а сам корабль, сквозь надвигающиеся сумерки, по-прежнему держал курс на остров Кабрера.
К закату «Сатерленд» уже был у самой цели своего путешествия, а первые солнечные лучи нового дня застали его осторожно продвигающимся к берегу, со стороны которого, несмотря на ветер, доносился грохот прибоя.
— Ставлю гинею, что это испанское судно с продовольствием, — заметил Буш, не отрывая от глаза подзорную трубу.
Это действительно был маленький бриг, корпус которого то появлялся, то исчезал за горизонтом.
— Да, — ответил Хорнблауэр.
На его взгляд, замечание лейтенанта не заслуживало дальнейших комментариев. Сам он был слишком занят, рассматривая в свою собственную трубу скалистый берег, на который испанцы безжалостно бросили умирать двадцать тысяч человек. Островок был серым пятном, горным кряжем, чернеющим как одинокий зуб на голубом фоне Средиземного моря, его крутые мрачные склоны не оживляла ни единая полоска зелени. По краям, у подножия скал разбивались валы, высоко вздымая фонтаны брызг и белой пены — Хорнблауэр смог разглядеть волны, достигающие утесов высотой в 20–30 футов и разбивающиеся о них, — зато в центре то появлялась, то исчезала длинная полоска пены, отмечая участок побережья, подходящий для высадки, а заодно — и препятствия на подходах к нему. Места было чертовски мало.
— Думаю, донов нельзя упрекнуть в том, что они не решаются выгружать здесь продовольствие при восточных ветрах, — пробормотал Буш, но на сей раз капитан вообще ему не ответил.
— Спустить баркас! — коротко приказал Хорнблауэр; он приступает к выполнению трудного задания, попытка может закончиться неудачно — только это могло объяснить некоторую сухость в обращении с подчиненными, которые как всегда убеждены в непогрешимости их любимого капитана.
Боцманские помощники засвистали в свои дудки, а сам боцман Гаррисон продублировал приказ капитана во всю мощь своей глотки. Матросы привели в действие тали и баркас, оторвавшись от киль-блоков, повис за бортом и опустился на воду. Команда баркаса удерживала его от удара о борт «Сатерленда», вздымающегося и опускающегося на неспокойном море.
— Я спущусь в баркас, мистер Буш — коротко сообщил Хорнблауэр своему лейтенанту.
Он выждал подхода очередной волны и неуклюже спустился в шлюпку; его далеко не атлетическое длинное тело несколько секунд достаточно безобразно раскачивалось из стороны в сторону, в то время как несколько матросов из команды баркаса попадали друг на друга в тщетной попытке помочь своему капитану. То, что любой марсовый на корабле бегает по вантам и спускается в шлюпки гораздо более ловко, чем он, всегда служило для Хорнблауэра источником болезненного раздражения. На сей раз ему удалось выполнить это сложное для него упражнение лишь с минимальной потерей капитанского достоинства: в результате не вполне точного учета взаимного движения корабля и баркаса он таки свалился с трехфутовой высоты. Матросы поддержали его, а кто-то поднял слетевшую при падении треуголку, которую Хорнблауэр снова надел.
