Пэйн вышел из капитанской каюты вслед за Хорнблауэром:
— Вы можете заткнуть ему рот паклей, — предложил он, — со связанными руками он не сможет от нее избавиться.
— Да, конечно, — ответил Хорнблауэр, похолодев от одной мысли об этом.
— Я нашел для него священника, — продолжал Пэйн, — но он — тоже ирландец. Мы не можем рассчитывать, что он посоветует Маккулу держать язык за зубами.
— Да, — кивнул Хорнблауэр.
— Маккул дьявольски хитер. Несомненно, он выбросил все компрометирующие его бумаги до того, как его взяли в плен.
— А что он намеревался сделать? — спросил Хорнблауэр.
— Высадиться в Ирландии и поднять новый мятеж. К счастью, мы его перехватили. К счастью в том смысле, что мы можем судить его за дезертирство и быстро покончить с этим делом.
— Да, конечно, — сказал Хорнблауэр.
— Не думаю, чтобы вам удалось напоить его до пьяна, — продолжал Пэйн, — несмотря на то, что это вам посоветовал сам «Голубой Билли». Трезвые или пьяные — эти ирландцы всегда готовы поболтать. Я дал вам совет получше.
— Да-да, — повторил Хорнблауэр со скрытым содроганием.
Он вернулся в камеру приговоренного, словно сам был осужден на смерть. Маккул сидел на соломенном тюфяке, присланном ему по приказу Хорнблауэра и два капрала корабельной полиции по-прежнему стерегли его.
— Вот идет сама Судьба, — проговорил Маккул с улыбкой, которая выглядела почти естественной.
Хорнблауэр искал и не находил более или менее тактичного способа выполнить возложенную на него миссию, а потому прямо перешел к делу:
— Завтра… — начал он.
— Да, завтра?..
— Завтра вы не должны говорить никаких речей, — пояснил Хорнблауэр.
— Ни слова? И мне нельзя будет попрощаться с земляками?
— Нет.
— Вы отбираете у приговоренного его последнюю привилегию.
— У меня приказ.
— И вы предлагаете его выполнить?
— Да.
— Могу я поинтересоваться — как?
— Например, могу забить вам рот кляпом, — отрезал Хорнблауэр.
Маккул взглянул в его бледное, напряженное лицо:
— На мой взгляд, вы непохожи на настоящего палача, — проговорил он. В следующую секунду Маккула как будто озарила новая мысль:
— Предположим, я избавлю вас от хлопот?
— Каким образом?
— Я мог бы дать слово не произносить ни слова.
Хорнблауэр попытался представить, насколько он может доверять фанатику на пороге смерти.
— О, да, конечно, вы не можете доверять моим голым обещаниям, — заметил Маккул с горечью:
— Если хотите, мы можем заключить сделку. Вы сможете не выполнять свои обязательства, если я не выполню свои.
— Сделку?
— Да. Позвольте мне написать моей вдове. Обещайте мне, что перешлете ей мое письмо и мой сундучок, — видите ли, он имеет некоторую, чисто сентиментальную ценность, — а я, со своей стороны, обязуюсь не проронить ни слова с тех пор, как покину эту камеру до тех самых пор, когда… когда — даже Маккул дрогнул на этом месте:
— Надеюсь, вам достаточно ясно?
— Ну-у, — протянул Хорнблауэр.
— Вы сможете прочитать письмо, — добавил Маккул, — вы уже видели, как другой джентльмен обыскивал мой сундучок. Даже если вы отошлете эти вещи в Дублин, вас вряд ли можно будет обвинить в измене.
— Я должен прочитать письмо, прежде чем приму решение, — твердо сказал Хорнблауэр.
Это действительно казалось выходом из ужасной ситуации. Найти каботажное судно, направляющееся в Дублин, не представит особого труда; всего за пару шиллингов он смог бы переслать письмо и сундучок.
— Я пришлю вам перо, чернила и бумагу, — решился Хорнблауэр.
Потребовалось время и для других, более ужасных приготовлений: протянуть линь через блок на левом ноке фока-реи и проверить, чтобы конец легко скользил в блоке; потравить линь и обозначить мелом на палубе кружок в том месте, где предстояло встать приговоренному; убедиться, чтобы петля легко затягивалась и, наконец, договориться с Баклендом насчет десяти матросов, которым предстояло потянуть за конец, когда придет срок. Хорнблауэр прошел через все это, словно в кошмарном сне.
Он снова спустился в камеру к приговоренному. Маккул не спал; он был бледен, но все-таки заставил себя улыбнуться:
— Видите, как мне было трудно соблазнить музу, — заметил он.
У его ног лежало несколько листков бумаги и, взглянув на них, Хорнблауэр заметил, что они были исчерканы, как если бы кто-то пытался написать стихи. Листки были покрыты многочисленными правками и вставками.
