Ветер стучал в окна балкона, с бесконечным монотонным шумом падала вода у далекого источника, порывы ветра доносили лай собак, а колокола города Сории, близкие и далекие, печально звонили по душам умерших.
Так прошел час, два, ночь, век — эта ночь показалась Беатрис вечной. Наконец взошла заря, и Беатрис, оправившаяся от своего страха, приоткрыла глаза при первых лучах света. Как прекрасен чистый белый дневной свет после долгой ужасной бессонной ночи! Она раздвинула шелковые занавеси своего ложа, собралась было посмеяться над своим навязчивым страхом, как вдруг вся покрылась холодным потом, глаза ее широко раскрылись и смертельная бледность покрыла щеки: на скамейке она увидела окровавленную, изорванную голубую ленту, которую она потеряла на горе, голубую ленту, за которой помчался Алонсо.
Когда напуганные слуги пришли сообщить ей о смерти наследника графа де Алькудьель, появившегося утром растерзанным волками среди зарослей Горы душ, они нашли ее недвижимой, скорчившейся от судорог, вцепившейся двумя руками в одну из колон своего ложа из черного дерева, с широко раскрытыми глазами, с приоткрытыми устами, бледными губами, окаменевшим телом — мертвой, мертвой от ужаса!
Говорят, что после этого происшествия некий заблудившийся охотник, проведший ночь поминовения усопших на Горе душ, не сумев оттуда выбраться, и рассказавший увиденное на следующий день перед смертью, поведал об ужасных вещах. Он уверял, между прочим, что видел, как скелеты древних тамплиеров и дворян Сории, похороненных во дворе монастыря, с ужасным грохотом восстали с наступлением времени молитв и как рыцари на скелетах боевых коней преследовали, как зверя, прекрасную женщину, бледную и растрепанную, которая с босыми и кровоточащими ногами, крича от ужаса, бежала вокруг могилы Алонсо.
