— Это дом Стабса, — говорил он. — Его строительство обошлось в сто тысяч долларов. Стабсы — одно из наших славнейших семейств. Старший Стабс появился здесь как миссионер больше семидесяти лет назад.
Он слегка замялся и глянул на меня блестящими глазами через большие круглые очки.
— Все наши лучшие семьи — семьи миссионеров, — сказал он. — Вы еще не совсем гонолулец, если ваш отец или дед не обращали язычников.
— Неужели?
— Знаете ли вы Библию?
— Разумеется, — ответил я.
— Там есть высказывание о том, что отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина на зубах[3]. Я полагаю, в Гонолулу это звучит по-иному. Отцы принесли христианство канакам, а дети захватили их землю.
— Небеса помогают тем, кто помогает себе сам, — пробормотал я.
— Конечно, так. С тех пор как жители этого острова восприняли христианство, они больше ничего не восприняли. Короли давали миссионерам землю, запасая сокровища на небесах. Это, конечно, было хорошей инвестицией. Один миссионер оставил этот бизнес — я полагаю, что можно вполне назвать это бизнесом, никого не обижая, — и стал земельным агентом, но это исключение. В основном же коммерческой стороной предприятия интересовались уже их сыновья. О, это замечательно иметь отца, который пришел сюда пятьдесят лет назад распространять веру.
Он взглянул на свои часы.
— Ого! Они остановились. Значит, как раз время выпить по коктейлю.
Мы помчались по великолепному шоссе, обрамленному красным пурпурным покрывалом цветущей мальвы, и вернулись в город.
— Вы еще не побывали в баре «Юниэн»?
— Пока нет.
— Отправимся туда.
Я знал, что это одна из достопримечательностей Гонолулу, и входил туда с живым любопытством. Вы попадаете в бар через узкий переулок, идущий от Кинг-стрит, заполненный деловыми конторами, так что жаждущие души, возможно, поддерживают с ними связь лишь ради того, чтобы заглянуть в салун. Это большая квадратная комната с тремя входами, напротив, во всю стену, тянется стойка, а в углах отгорожены два маленьких кабинета. Легенда утверждает, что они были построены для короля Калакауа, чтобы тот мог пить, скрытый от глаз своих подданных. Приятно думать, что, быть может, пару раз этот черный как смоль властитель сидел за бутылкой с Робертом Луисом Стивенсоном[4]. Во всяком случае на стене висел его портрет, написанный маслом, в богатой золотой раме; впрочем, тут также были две гравюры с изображением королевы Виктории. Кроме того, на стене были старинные гравюры восемнадцатого века (одна из них, бог знает откуда взявшаяся здесь, воспроизводит театральную декорацию Де Уайльда) и олеографии из рождественского приложения к «Графику» и «Иллюстрейтид Лондон ньюс» двадцатилетней давности. Все это дополнялось рекламными плакатами виски, джина, шампанского и пива, наконец, фотографиями бейсбольных команд и туземных оркестров.
Казалось, это место не имеет никакого отношения к тому современному, энергичному миру, который я оставил за стенами этого заведения на яркой бурлящей улице, и принадлежит к ушедшему и увядающему. Отдавало позавчерашним днем. Тусклое и мутноватое освещение создавало атмосферу тайны, и можно было вообразить, что это самое подходящее место для всякого рода темных дел. Я вспомнил более мрачные времена, когда жизнь была в руках безжалостных людей и жестокие деяния расцвечивали их монотонное существование.
Когда я вошел, бар был достаточно заполнен. Возле стойки кучка бизнесменов обсуждала дела, в углу сидели два канака за бутылкой виски. Два или три человека, вероятно, торговцы, играли в кости. Остальная публика явно состояла из моряков — капитанов, первых помощников и инженеров. За стойкой деловито смешивали коктейли «Гонолулу», которыми славилось это заведение, два одетых в белое метиса, темнокожие, толстые, гладко выбритые, с курчавыми черными волосами и большими блестящими глазами.
Уинтер, казалось, был знаком чуть ли не со всеми присутствующими. Когда мы подошли к стойке, невысокий толстый человек в очках, стоящий в отдалении от других, предложил ему выпить.
— Да нет, капитан, лучше присоединяйтесь к нам, — сказал Уинтер.
