…Он открыл глаза и ощутил, как что-то железное обжигает руки. То был его щит. Солнце уходило из зенита. Стояла дурманящая жара. Болела голова. Немного тошнило. Рядом на коленях стояла Сания, ее косы, как две черные змеи, текли по спине. Глаза, полные слез, сверкали от радости. Чему она радуется, лениво подумал Кенжебатыр, пытаясь освободиться от ее объятий. Но она не отпускала.
Под прохладой тонких железных сетей кольчуги он почувствовал упругость ее груди и, ослабевший, прижался к ней, как ребенок. А она, как мать, все лепетала что-то ласковое, нежное. Но он не разбирал ее слов. И лишь после того, как она влила в его рот кисловатый кумыс из своего маленького походного торсука, он начал приходить в себя.
Он сидел недалеко от вздувшейся туши коня. Жужжали мухи. В небе парило черное воронье, а над воронами поодиночке, распластав могучие крылья в бездонной синеве, плавали орлы. Кругом стояла тишина.
Сания платком вытирала с его лица запекшуюся кровь. К нему с трудом возвращалось сознание. Все поле было завалено телами коней и людей. Из земли торчало копье. Вцепившись друг другу в горло лежали двое. Один из них коренастый, широколицый.
Кое-где, взяв за повод коней, меж телами бродили сарбазы и женщины.
— Победили, победили наши! — говорит Сания. — Сарбазы преследуют джунгар. А у тебя нет ран. Ты цел, — вдруг радостно сообщает Сания. — Тебя, наверное, сильно оглушило ударом. Это ничего, слава аллаху. Полежишь спокойно день, другой — и все пройдет. Я тебя увезу к реке. Там прохладней. Ты за ночь придешь в себя и будешь на тое победы… — Кенже плохо слышит ее. Он увидел, как прямо перед ними шагах в десяти поднялся человек и уставился на них. Ойрат или китаец. Нет, не ойрат, скорее всего китаец, не слушая Санию, думает Кенжебатыр. В руках китайца лук. Из спины торчит стрела. Не моргая, он смотрит на Санию. Взгляд мертвеца. Страшный взгляд. Китаец тянется к колчану, валяющемуся у ног, вытаскивает стрелу, берется за тетиву лука, натягивает, целится в Санию. Сания не видит его.
Опираясь на щит, Кенже, с криком, скорее похожим на стон, наваливается на Санию. Падают оба. Сания в испуге смотрит на него, а он на китайца. Китаец не сумел как следует натянуть тетиву — не хватило сил. Стрела, выпущенная им, упала, не долетев до Сании. Глаза китайца закрылись, он медленно упал лицом в землю. Впившаяся между лопаток дальнобойная стрела сарбаза так и торчала в его спине.
Какой-то жигит помог Сании посадить Кенжебатыра на коня, и она повезла его туда, где раньше находилась свита Бопай. Кенжебатыр ехал словно во сне. Он равнодушно смотрел, как на вершине холма сарбазы разбирали белый шатер Абулхаира и по частям грузили его на походных коней, видел, как туленгуты тащили с места битвы раненых сарбазов. Они уносили их в туранговую рощу, где стояли юрты лекарей и знахарей. Рослый мулла вел своих собратьев к дальнему оврагу. Должно быть, приказано хоронить погибших там. Много людей потребуется, чтобы потом засыпать этот овраг, а потом воздвигнуть над ним оба[86].
Ханши Бопай не было на месте. Вместе со своей свитой она мчалась вслед за Абулхаиром. Уже были разобраны юрты. Кенжебатыра посадили на арбу, наполненную свежескошенным сеном.
— Долгая жизнь у вас будет, батыр! Благодарите создателя! — сказал сарбаз. — Сейчас помчитесь в Туркестан. Утром будете там. Дорога свободна. К утру управимся и мы. Уберем и достойно похороним своих. А потом освободим место для трех сотен джунгар. Пусть предадут своих земле по своему обычаю. Таков уговор. Туркестан отдают без боя, — сообщил сарбаз.
Солнце клонилось к вечеру. Задымили костры, когда арба с Кенжебатыром запылила по Сауранской дороге, которая начиналась где-то на севере, на берегах Иртыша, стремительно шла на юг до Туркестана, а затем через Отрар, Шаш, Самарканд, Бухару, Балх, Мешхед и Астрабад по южному берегу Каспийского моря уходила на Багдад, Халеб, Дамаск и Миср, на земли древних финикиян и далее — до Андалузии, ибо Сауранская дорога некогда была одной из ветвей Великого шелкового пути. Ее назвали именем древнего казахского города Саурана лишь потому, что в Сауране, находившемся неподалеку от Туркестана, она троилась. Одна из дорог уходила через Алматы, через Аккуйгаш и Джунгарские горы в Небесную империю, а другая тянулась к Афганским горам и, пробив их, добиралась до долин Инда. Кенжебатыр в этот вечер ехал по самому короткому и прямому отрезку дороги, который вел из Отрара в Туркестан. Между этими двумя казахскими городами при хромом Тамерлане день и ночь стояли дозорные, ибо сам Повелитель в любой день, особенно в дни гнева или в дни радости, но чаще в дни, когда он тайно вынашивал мысль о новых походах, мог, не предупредив своих телохранителей — барласов, сесть на коня и мчаться в Туркестан, чтобы молча войти в великие прохладные покои, в полумрак мавзолея святого поэта Ахмеда, и, оставшись в уединении, взобраться на михраб и долго сидеть там, разминая больное колено и думая о судьбе своей империи.
