Не спалось. Тяжелела голова от дум. Никогда еще ей так не было нужно разобраться во всем том, что творится вокруг. Она раньше не думала об этом, жила своей радостью и печалью. Лишь горе родного аула угнетало ее. А теперь, когда она услышала о пушках, когда поняла смысл разговора Маная с гостями и угрозу, да угрозу, прозвучавшую в словах Табана о джунгарах, ей стало страшно. Но она не могла понять, как это, каким образом может погибнуть весь народ. Ведь земля казахов так велика и так много на ней смелых жигитов?.. Ее мысль прервал вой собаки. Это была одинокая дворняжка, которая то исчезала, то вновь появлялась в стане беженцев. И вот кто-то прогнал ее, потому что вой собаки всегда вселял тревогу в сердца людей. Говорили, что собачий вой — предвестник несчастий. Дворняжка, видать, ушла подальше в тугаи и теперь глухо выла от страха.
В юрты врывался запах навоза, запах дыма костра, кто-то бормотал во сне в соседнем шалаше. Вот фыркнула лошадь, застонал верблюд — и вновь тишина. Странная, жуткая тишина. Где же отец? Должно быть, в карауле. Они с Алпаем всегда стараются быть рядом с Манаем или вблизи его юрты.
Собравшись в комок и плотно укрывшись мягким одеялом из верблюжьей шерсти, Сания прислушивалась к каждому шороху. Мало-помалу сон взял свое, дневная жара, усталость и тяжесть всех этих загадочных событий долгого дня одолели ее. Она забылась в беспокойном сне…
Наступило то самое мгновение ночи, когда властвуют тишина и покой.
Никто в стане беженцев не видел и не слышал, как две тени мелькнули в лунном свете и бесшумно исчезли на тропе, ведущей в пески, а оттуда к дороге, где днем были задержаны двое — Томан и Накжан.
Когда кончились тугаи и под лунным светом завиднелись очертания барханов, передний из беглецов остановился.
— Все. Возвращайся. Помни, ни один из этих двух керейцев не должен уйти к шатрам Болат-хана, Абульмамбета или хана Абулхаира. Казахи готовятся собрать единое ополчение… А теми из керейцев, кто еще остался в стане великого хунтайджи, я займусь сам. С них сдерут шкуру… Ступай! Помни, огонь поможет тебе рассчитаться с керейцами и еще более приблизиться к Манаю. Держись ближе к Манаю, выполняй его волю, иди вместе с ним в Сарыарку, узнай, что замышляют казахские батыры. Великий Цевен Рабдан наградит тебя… Ступай! Скоро я разожгу здесь такой огонь, что он будет виден отовсюду.
— Ох, сказочник, видать, немало крови ты выпил, — послышался голос Каражала.
— Я старый гуркх[44]. Я прошел по многим странам, видел многих владык. И как гуркх я был предан тому, кому служу. И грех и слава удел тех, кто направляет стрелу… Тетива натянута не мной, — спокойно и твердо сказал Табан. — Ступай…
Каражал молча исчез в тугаях.
…Сании снились сны. Тяжелые, неразборчивые. В них ожили легенды казахов о неверной жене и сорока женах пророка Сулеймана. А потом она видела Кенже. Он был в крови. Потом поднялся тигр, тот самый, что ночью всполошил весь стан, весь аул беженцев, он был красив — гладкая спина, страшный оскал клыков. Потом она видела Табана, огромного, высеченного из камня и раскачивающегося у костра, он вселял в нее ужас. Она хотела крикнуть от страха, позвать на помощь отца, но тут сквозь, сон сама услышала чей-то пронзительный крик. Попыталась встать, вскочить с места и вдруг почувствовала, как кто-то сорвал с нее одеяло. Кто-то навалился на нее, чьи-то холодные руки коснулись ее тела. Из-за стен юрты послышался ответный крик отца. Кто-то тихо залился злым смехом и черной тенью метнулся вон из юрты.
Сна как не бывало. Холодный пот покрыл лоб Сании. Она торопливо оделась. Откинув дверь, в юрту вбежал отец. За пологом юрты было светло как днем. Где-то горело, трещало. Кричали люди, ржали кони.
— Скорее, дочка! Пожар! Все горит! — крикнул отец.
Еще не в силах взвесить разумом и понять, что творится вокруг, охваченная страхом, она, подчиняясь инстинкту, в мгновение ока успела схватить щит и, невольно защищаясь им от палящего света, выскочила вслед за отцом. Отец уже сидел на своем мерине и держал наготове коня Сании.
— О, суд аллаха, как ты страшен! Скорее, дочка! А то ветер, как шайтан, может повести огонь так, чтобы взять нас в кольцо. О, как ты страшен, суд аллаха! — повторил Оракбай каким-то странным, непривычным для Сании голосом.
