— Там немного осталось.
— Ничего, поделимся.
Сделав несколько глотков, утерев губы, старший передал торсук молодому. Тот, запрокинув голову, жадно выпил остатки кымрана[40].
— Спасибо тебе, брат, сколько дней, а то и месяцев я не испытывал такого наслаждения. Какой отменный кымран!
— Да, сынок, недаром казахи говорят, что в голодные дни даже вареная баранья кожа имеет вкус халвы, — сказал Оракбай. — Вот так и прокисший кымран кажется ханским напитком. Видать, далек и труден был ваш путь?
— Дорога не так уж далека, но ее удлинили джунгары. Мы петляли, как мыши петляют зимой под снегом, чтобы уйти от лап прожорливой лисицы.
— И много ли вы их видели? — спрашивал Оракбай по пути к тугаям, где укрывался аул Маная.
— Немало их полегло под камнями ущелий, немало от стрел и сабель сарбазов Малайсары. Но еще больше их сейчас разъезжает по дорогам и горам. Не истребить их, как невозможно истребить саранчу.
Оракбай молча кивал головой. Но Сания, услышав имя Малайсары, встрепенулась и, опережая отца, спросила:
— Агай! Не слышали ли вы о жигите по имени Кенже из рода болатшы?
— Не видали ли старого сарбаза Сеита — опекуна Кенже? — добавил Оракбай.
— Нет… О, это была великая битва. Жигиты стояли насмерть, и никто не спрашивал, кто из какого племени или рода. Мы одолели джунгар днем, они окружили нас в горном ущелье. Их свежая конница, посланная вслед нам, под покровом ночи взяла нас в кольцо. Малайсары велел нам вынести тело своего друга, нашего любимца батыра Мергена, павшего в битве. Мы сумели прорваться, но в живых остались только двое… Вот он, Томан, — он показал на молодого. — И я. Меня зовут Накжан. Мы вдвоем предали земле тело Мергена. Но прорваться к своим уже не смогли… Отбиваясь от наседавших врагов, Малайсары уходил все дальше и дальше к неприступным вершинам Актау, что стоят над бездонными ущельями Текели… — рассказывал усталый Накжан, пробираясь сквозь густые туранговые заросли и кустарники.
Сания придержала коня.
Томана и Накжана сопровождали Оракбай и Каражал. Они больше не задавали вопросов. Ехали молча. Путники еще не знали, куда их ведут, что за люди встретят их. И лишь когда в густых зарослях тугая показались юрты и шалаши беженцев, Накжан, словно предостерегая, проговорил:
— Ночью с высоты горы Матай мы видели костры джунгар. От них не скрыться, они могут появиться и здесь. Идут к Алтынколю. Спешат в Сайрам и Туркестан, где уже хозяйничают их мынбаши, прорвавшиеся через Текес и Киргизские горы…
Сания уже не слышала его. Свернув в сторону, она скрылась в зарослях. Ей хотелось побыть одной.
— Нет. Нет. Неправду говорят эти люди… Ты жив… Ты жив, мой Кенже, и я найду тебя, — мысленно уверяла она себя, защищая от пружинистых веток затуманенные слезами глаза. Густые высокие заросли камыша и старой колючей облепихи то и дело преграждали дорогу. Конь, привычно петляя, шел по узкой звериной тропе к маленькой речке, которая начинала свой путь где-то на холмах или в горах и, чудом преодолев знойные пески, бесшумно змеилась в тени густых зарослей. Подступы к речке здесь были наглухо закрыты. Лишь там, где хозяевами берега встали тополя, где берега были засыпаны мелкой галькой, можно было подойти к воде, утолить жажду. Речка сохраняла прохладу, словно напоминая, что родилась она в сердце горных ледников и несет память о них.
Поглощенная своей тревогой, воспоминаниями, печалью, Сания не заметила, как конь пробрался к песчаным тополям, к тому месту, где она уже дважды побывала за эти дни — на крохотную полянку, окруженную плотным частоколом камыша.
Больно и тоскливо было на сердце. Эта боль возникала у нее не раз после того, как Кенже уехал с Сеитом. И если раньше, как казалось ей самой, она могла легко переносить любые потери, побеждать свое горе и радоваться тому, что многие жигиты к ней неравнодушны, снисходительно посматривать на других девушек аула, если раньше она никогда не знала одиночества, то сейчас все эти, ранее неведомые чувства навалились на нее.
Еще до джута и нашествия джунгар в своем родном ауле она не раз слышала признания в любви от жигитов. Правда, об этом мало кто знал, кроме нее самой. Горы — не степь. И не все здесь на виду, как в степном ауле. Горы умеют хранить тайны.
