Гонец - страница 22

Семсером он отрезал кусок ткани от растоптанного конями шатра мынбаши и завернул в него тело Сеита. Сел возле и устало закрыл глаза. Но голос Малайсары, доносившийся откуда-то сверху, вывел его из забытья.

— Помогите Кенжебатыру…

Услышав слово «батыр», прибавленное к собственному имени, Кенже поднял голову и увидел, что рядом стоит Малайсары.

Манай не дождался возвращения сына. Не вернулся и Сеит. Пятнадцать дней после столь неожиданного и обильного дождя караван Маная скрывался в зарослях тугая у небольшого ручья.

Люди понемногу приходили в себя, зарубцевались раны. Мужчины порой выходили на охоту к сайгачьим тропам, удавалось иногда добыть и диких куланов. Женщины умудрялись готовить достаточно кымрана и кумыса из молока трех оставшихся в караване верблюдиц и нескольких кобылиц. Мяса теперь было вдоволь, хватало и молока. Не было только хлеба. Просо и пшеницу, поджаренные на масле или сваренные в молоке, ели раз в день.

После дождя на короткое время в песках зацвели эфемеры. Так что караван беженцев на целых две недели обрел спокойное пристанище. Люди отдохнули, вернули силы, и по вечерам у небольших костров, как в былые времена, были слышны шутки и смех.

Но когда наступала ночь, людей вновь одолевал страх, томило ожидание. Чуток был сон аула. Хруст веток, крик ночной птицы или крадущиеся шаги зверя — все настораживало их. Днем и ночью, сменяя друг друга, в нескольких верстах от стоянки каравана не смыкали глаз караульные, наблюдавшие за степными тропами и за небольшой дорогой, ведущей к Аккуйгашу.

До глубокой ночи в юрте Маная сидели старики, коротая время за долгой тихой беседой.

— Уйдем от воды — погибнем в песках от жажды или попадем в лапы джунгар, — вздыхали старики.

Никто не спрашивал, где сейчас враги, и как закончилась битва Малайсары. Никто не спрашивал Маная о сыне, не упоминал имени Сеита. Старикам хотелось бы отвлечь Маная от тяжких раздумий, занять мирными разговорами. Но у каждого было свое горе.

— Наши ханы и султаны забыли о семи заповедях предков, забыл о них и сам народ, вот почему на нас разгневан аллах, — вздыхал табунщик Оракбай.

— Богатство народа — в единстве и мире, — говорили предки. Но разве у нас осталось единство между родами одного племени? Между аулами, принадлежащими к одному роду? Нет! — после угрюмого молчания произнес Манай. — Единство всех племен перед врагом — меч победы, — говорили предки. Разве есть оно у нас? Нет! Мы, как стадо перепуганных овец, бежим по степи от волчьей стаи джунгар. Волки становятся во сто крат кровожаднее, когда видят перед собой бегущее стадо. Издревле утверждали, что наследником скакуна становится жеребенок. Бог не дал славному Тауке-хану достойного сына. У льва родился котенок. Ни мудрости, ни смелости в нем. Священное дело незабвенного Тауке превратилось в прах. Ханы и султаны забыли клятву о братстве, скрепленную кровью на Улытау. Наследник Тауке, Болат-хан предал дело своего отца, не смог сохранить все то, что было создано Тауке. Человеку лишь две вещи помогают править людьми — или мудрость и сила, или жестокость и хитрость. Другому не покорялись в степи.

Манай умолк.

Вновь воцарилась тишина.

— Ты очень устал, Манай. Твои ли это слова? — осторожно промолвил старик, первым начавший беседу. — Все идет по воле аллаха. Мы лишь рабы его.

— Мой разум еще чист, — твердо и раздельно ответил Манай. — И я не забыл великую заповедь степи: не бояться говорить правду, перед кем бы ни стоял — перед другом или врагом, перед ханом, палачом или рабом. Поэтому поэты степи и те, которых сам народ возводит в сан биев и батыров, никогда не отступали от правды. А ханы никогда не смели оборвать поэта, бия, батыра, если он говорит правду при народе. Еще предок Тауке-хана воин Хакназар[36] говорил: можно отрубить голову, но нельзя отрезать язык. Так что же тебя смутило в моих словах? — Манай поднял густые брови и вгляделся в собеседника.

В юрту вошел молодой воин. Держа в руках огромную чашу с кумысом, он наклонился, приветствуя старцев, и поставил чашу перед Манаем. Женщина внесла тостаганы