Внешне же Аттвуд выглядел вполне прилично, для состоявшегося гражданина Объединения, сорока трёх лет отроду. Высокий, плотного телосложения, по-армейски подтянутый бугай часто приковывал к себе томные женские взгляды. Небольшая лысина на лбу уравновешивалась коротко стрижеными волосами у затылка и косыми висками. Ровный, но мощный, почти голливудский, подбородок поддерживался сильно выступавшими рельефными скулами, больше подошедшими бы вышибале в ночном клубе, но никак не расчётливому управленцу, порой склонному к созидательному романтизму. Остатки былого пресса доживали свои последние дни. Из-за переезда и частых семейных скандалов он совсем забросил физические упражнения, однако этот внешний изъян с лихвой компенсировал немыслимый по сегодняшним меркам моды, винтажный тёмно-синий блейзер, родом из начала двухтысячных, прихваченный ещё его отцом, Джозефом Гаррингтоном, жившем в старых, довоенных США. Он добавлял ему настоящей, мужской солидности человека, взявшего свою судьбу за горло. Ну разве могла эта новомодная мешанина из разноцветных тканевых лоскутов да безвкусицы тугой кройки соперничать по презентабельности с двубортным шедевром ушедшей эпохи?
Впрочем, его интересов и любви к старине Мари не разделяла, хоть и тоже относила себя к консерваторам. Совершенно. Порой он спрашивал потолочную лампу, откидываясь на кресле: да как это вообще угораздило его на ней жениться? Вроде всё произошло постепенно, планомерно и продуманно, а вроде его убеждение в необходимости данного поступка было вовсе и не его. Аттвуд, к своему большому стыду, не имел на данный вопрос конструктивного ответа. Семья с детства являлась для него неким недостижимым идеалом устройства личной жизни, квинтэссенцией всего хорошего, что, даже учитывая фактор гипотетического, могло произойти. И вот он достиг желаемого: красавица жена, стабильная высокооплачиваемая работа, большая квартира, представительная машина. Но это всё было не то. Чего-то по прежнему не хватало. Аттвуд давно начал чувствовать, что не на своём месте, что жизнь его, когда-то мыслимая началом грандиозного приключения, проходит или вот-вот уже скоро пройдёт, как когда-то прошла мода на строгие мужские костюмы и карманные механические часы: тихо, незаметно, без салютов, фанфар и громких надгробных речей.
Он увяз и знал в быту, работе, пустопорожних переживаниях, но боялся себе в этом сознаться. Года летели так быстро, всё произошло так скоро, что он словно растворился в событиях, сам стал ими, утратив настоящего себя. Вот-вот и Аттвуд, тот мечтатель, некогда страшно любопытный мальчишка, увлечённый миром и тягой к новому, навсегда покинет его. Он чувствовал. Останется лишь сэр Гаррингтон – заплывающий жиром сотрудник правительственной охраны, семьянин, душа компании, активный потребитель табачной продукции, член гольф-клуба при консервативной партии и любитель почитать "Индепенденс" перед сном. Примерный гражданин. Мечта любой государственной машины.
Как подумал, так его передёрнуло мелкой дрожью от такого ужаса абсолютного блага.
Аттвуд отклонился, распрямляясь на стуле, и достал потёртый хронограф 1881 года. "Свободный человек всегда знает, сколько стоит его бесценное время" – значилось на реверсе. Он порылся в ящиках стола. Нашёл портмоне. Ампула лимонного цвета соприкоснулась сначала с рукой, затем с затылком над мозжечком. Он открыл хронограф. Секундная стрелка умиротворяюще затикала, смывая раздражённость, напряжение и тяжёлые мысли, накопившиеся за день. Полегчало несказанно.
– Ну уж нет дружище, мы с тобой всех их переживём. – сказал он засмеявшись и звонко захлопнул крышку.
Плоское наклоненное устройство, стоящее на столе, запиликало знакомым звуковым сигналом. Шея, усеянная тонкими прожилками нервов, повернулась в сторону, словно выжимаемая от воды половая тряпка. Семь долгих лет – за годы работы на рефлекторный бросок руки в сторону необходимой кнопки уходила доля секунды. Аттвуд нажал ту, что мигала красным. Входящий сигнал.
– Докладывает отдел связи и мониторинга.
Оживились. Что за милость.
