Кроме того, отец объяснил ему, что жена должна принести хорошее приданое — иначе зачем вообще жениться? И Грегори всегда оценивал женщин с точки зрения выгоды: что он получит на этот раз? Удовольствие, власть, деньги?
Даже Виолетта, такая желанная, была для него до сего дня лишь ступенью наверх, к лучшей жизни. Но теперь все изменилось. Она обращалась с ним не как с мошенником, а как с человеком, которого стоило спасать. Словно его жизнь была важна и ценна для нее. И сейчас Грегори осознал, что и она тоже стала для него чем-то большим, чем просто ключом к благополучию. Но он не смог сказать этого вслух. И потому проворчал:
— Ты вела себя глупо. Тебя могли вообще убить!
— Ах, вот как! Тогда ты точно не получил бы ничего от Майлза!
— Ты чертовски права! — Но ведь минуту назад он даже не вспомнил о Майлзе и его деньгах! Как эта женщина, которая лгала ему и использовала ради своих целей, сумела задеть в его душе какую-то струну?
— Надо было дать этому типу тебя пристрелить, — буркнула Виолетта. — А кстати, что это ты делал в банке?
Грегори отвел глаза и вновь принялся смачивать и отжимать полоску ткани.
— Я… должен был прикрыть твою спину, чтобы защитить свой капитал. Я стрелял в человека… Правда, к счастью, я попал в руку, и с ним все будет в порядке, но я никогда еще не опускался так низко! И знаешь, я думаю, что заслужил немного правды. Почему ты опять солгала мне? Все твои истории — ложь! Если хочешь знать, я не верю, что ты все это делаешь ради какого-то бандита по имени Тип. Думаю, ты его просто придумала.
— Ничего подобного! Ничего я не придумала! А если бы ты знал что-нибудь о любви, то не стал бы выяснять, зачем я это делаю! Но ты ни о ком не думаешь, кроме себя, ты даже не понимаешь…
— Зато я в другом кое-что понимаю!
Грегори поцеловал ее. Он был сердит. Сердит потому, что она настаивала на существовании этого бандита и рисковала из-за него жизнью.
Виолетта растерялась. Она начала сопротивляться, но прикосновение его губ зажгло что-то у нее внутри. Сердце заколотилось, но вовсе не от страха, а скорее от радостного возбуждения. Она ответила на его поцелуй, чтобы доказать себе и ему, что она вовсе не изнеженная девица, что ее тело и душа способны испытывать страсть. Вот только это будет не любовь, как у других женщин, ибо была уверена, что не способна любить. Зато ненавидеть она умеет и живет не ради самопожертвования и любви, а только ради ненависти.
Она позволила его языку проникнуть во влажную глубину ее рта. Грегори гладил ее плечи, и по спине Виолетты пробежала дрожь удовольствия. «Должно быть, это потому, что во мне течет дурная кровь. Я насквозь испорчена. Может быть, я заслужила наказание, — с тоской думала она. — Заслужила весь тот ужас и грязь, которые и были моей жизнью? «
Занятая мыслями о низменности и испорченности своей натуры, Виолетта не остановила Грегори, когда его поцелуй стал глубже, а объятия крепче. О нет, он не сделал ей больно. Может, чуть-чуть, когда задел раненое плечо… Его руки скользнули туда, где рубашка обрисовывала округлость ее груди.
Ладони Грегори наполнились. Он не сжимал ее грудь, оставляя синие пятна на нежной коже, но нежно ласкал чувствительный сосок сквозь тонкую ткань сорочки. Виолетта застонала. Соски ее напряглись, и впервые в жизни она ощутила желание.
— Ты прекрасна, — шептал Грегори. — Ты само совершенство.
Слова болью вонзились в сознание Виолетты. Она не совершенство. Она испорченная, использованная, грязная вещь. Однажды в разговоре с Лайлой Виолетта сравнила себя с гнилым яблоком: снаружи оно гладкое и блестящее, но внутри ничего нет, всю сердцевину съели черви.
— Не надо. — Виолетта отстранилась, и глаза ее наполнились слезами.
— Прости меня. — Грегори выглядел искренне расстроенным. — Я… увлекся. Я хотел показать тебе, что может почувствовать женщина. Ведь ты не испытывала ничего подобного со своим бандитом, правда?
— Ах, значит, вот что ты хотел сделать? Высмеять мои чувства! — А она-то решила, что он желает ее, что она ему небезразлична.
— Ну, сначала я так и хотел, но потом…
— Майлз был прав. Он всегда говорил, что бескорыстно ты даже пальцем не пошевелишь.
