Из таких новелл, как кажется, родилась книга «Перед восходом солнца». Я присутствовал в конце той же весны на первых ее чтениях. Слушателями были жившие тогда в Москве или оказавшиеся в ней в то время на пути в Ленинград из эвакуации Серапионовы братья и их жены: мои родители, Федины, Слонимские. Первое чтение, как я убедился из сохранившейся в дневнике записи, состоялось 9 мая в номере гостиницы «Москва», где остановился Зощенко. Я приведу эту короткую запись, принадлежавшую не мне сегодняшнему, а восьмикласснику, которому еще не исполнилось 14 лет: «Зощенко читал нам отрывки из своего романа о поисках несчастного происшествия, испортившего ему жизнь. Маленькие новеллы, составляющие содержание первых двух отделов, вступление, первая глава — все это сделано с замечательным мастерством. Он верит в свое открытие фанатически, говорит даже, что занимался врачеванием. Он, по-видимому, весь ушел в эту книгу. Когда он объясняет ее содержание, сюжетное развитие перед чтением отрывков, он буквально повторяет выражения и фразы, которые потом читает». И всему чтению, и отдельным отрывкам Зощенко предпосылал подробное объяснение причин, по которым он написал книгу. Он считал очень важным, что ему на собственном примере удалось открыть, откуда происходит нестерпимая тоска, всю жизнь его преследовавшая. Ему хотелось помочь другим людям, страдающим тем же недугом.
В своих вступительных пояснениях Зощенко говорил не только о ходе поисков первоначального потрясения, которым посвящена книга, но и об эпиграфах к каждому из разделов. Двустишие Бальмонта о крыльях бабочки, с которых стерлась пыль, он предварил словами: «Я перечитал очень пошлого поэта — Бальмонта, и нашел у него только две настоящие строчки». Не все присутствовавшие согласились с таким почти полным отрицанием Бальмонта, Федин стал возражать.
Следующее чтение состоялось через два дня, 11 мая на квартире у Федина в доме писателей в Лаврушинском переулке, где жила и наша семья. Здесь читались рассудительные части книги — те, что не были изданы тогда же (печатание книги в «Октябре» было прервано, и Зощенко подвергли первым поношениям в газетах и в Союзе писателей), а спустя много лет получили условный заголовок «Книга о разуме». Я и потом считал, что если некоторые из новелл начала книги принадлежат к шедеврам русской прозы, то и следующая часть, касающаяся бессознательной памяти, еще найдет себе внимательного читателя (теперь это уже начало сбываться). Соответствующую главку своей книги по истории науки о знаках я назвал заглавием сочинения Зощенко.
Несколько устных новелл от Зощенко мы услышали на вечере у нас дома по случаю дня рождения моего отца 24 февраля 1944 года. Пока гости собирались, Зощенко рассказывал сюжеты новых своих рассказов. В одном из них двое спасшихся из затонувшего военного судна людей разговаривают, держась в воде за предмет, который неожиданно для них обоих оказывается миной. Зощенко сам посмеивался, рассказывая. Война способствовала его движению к откровенно жутким сюжетам. На этом вечере много пили и произносили тосты. Пастернак поднял тост за недоразумение в его историческом значении. Это послужило поводом для целого цикла тостов и рассказов. Вслед за Пастернаком заговорил Зощенко (кажется, именно в тот вечер Борис Леонидович знакомил с ним Зинаиду Николаевну, свою жену: «Зина, а это Зощенко, тот самый, который смешной»), Зощенко рассказал две новеллы о недоразумении. В первой шла речь о том, как его не поняла любимая женщина. Я привожу этот рассказ так, как записал его вскоре, той же весной, хотя знаю, что позднее Зощенко варьировал повествование на ту же тему (некоторые варианты напечатаны в мемуарах людей, его знавших).
Зощенко любил женщину. Он уезжал на Кавказ, а на обратном пути в Ялте, где пароход остановился на два часа, он должен был получить известие о любимой — письмо на свое имя на почтамте. Но он сомневался, сможет ли он получить письмо. А вдруг ему скажут, что письма на его имя вообще нет. И тогда он решил сам послать письмо на свое имя, вложив в него газетную вырезку. Если ему скажут, что письма нет, он сможет ответить: «Нет, я знаю, письмо есть». «И, сделав такой глупый поступок, я приехал в Ялту». Ему дали письмо от него самого, а письма от любимой не было.
