Голубой уголь - страница 19
Осматривая котлы Комлинский обнаружил, что один из них неисправен.
Стал соображать, удастся ли его починить?
«Да в крайнем случае и с двумя котлами можно будет на этом замороженном… Тьфу!.. Нет, в самом деле, рассуждая теоретически, этот пароход мог бы обойтись и двумя котлами… Но все равно ведь ни к чему! Хоть и хорошо было бы нам на этом заморо… Ну, что за гнусность!.. Уж лучше бы зубы болели!»
Механик присел па кучу шлака и, поставив около себя фонарь, задумался о том, сколько всякою «утильсырья» бесцельно пропадает на этом пароходе. И частности — котел. Сколько из него полезнейших вещей можно понаделать! Тут же он вспомнил про спой любимый проект атмосферного двигателя, который мысленно разрабатывал уже несколько лег, не решаясь ни с кем поделиться твоими предположениями.
«Вот бы теперь. — подумал он. — Материал есть, время есть, попробовать бы сделан, модель — и тогда… Хорошо бы нам на этом замороженном пароходе уехать…».
Комлинский вскочил. Его поразило, до чего кстати пришлась теперь эта навязчивая фраза. Механик постоял несколько мгновений точно прислушиваясь к своим мыслям, потом улыбка скользнула по его застывшему лицу сразу исчезла.
«Да. И почему же не попробовать!..»
Больше часа Комлинский просидел около котла, набрасывая в записной книжке какие-то вычисления, чередовавшиеся с грубыми схематическими чертежами Может быть, он просидел бы и дольше, если бы фонарь усиленными подмигиваниями не сигнализировал о намерении потухнуть Механик нехотя встал, взял фонарь и пошел наверх.
Укладываясь на койке, он вполголоса запел что-то бравурное, и тут только заметил, что уже больше часа, как избавился от назойливой мысли.
«Вероятно потому, — подумал удовлетворенно, — что она нашла полное признание с моей стороны и будет…».
Но что будет, так и осталось без разъяснений. Комлинский моментально заснул.
На следующий день механик о чем-то долго разговаривал с Ковровым. Записная книжка Комлинского то и дело переходила из рук в руки, и разговор чем дальше, тем больше принимал характер спора. На следующий день они совсем отбились од работы, с возрастающим увлечением доказывали что-то один другому. Временами чертили. Алфеев ревниво поглядывал в их сторону.
— Чего там втихомолку изобретаете? — спросил он, хмурясь.
— Погоди, скажем. Говорят, вишь, — что это никуда не годится, — ответил Комлинский.
В качестве окончательной инстанции избрали профессора Василькова и с ним совещались более часа.
Профессор внимательно слушал Коврова и не менее внимательно наблюдал за выражением лица Комлинского. Лицо самого Василькова делалось все более сосредоточенным. Его пушистые рыжеватые с проседью брови все теснее наступали друг на друга как две мохнатые гусеницы на покоробившемся листке. Когда Ковров смолк, гусеницы с внезапной быстротой скользнули в противоположные стороны, потом одна поднялась несколько вверх, другая опустилась вниз, оттеснив под собой складками веко, закрывшее глаз. Васильков ласково улыбнулся, встал, шатаясь, с кровати и взял под руку Комлинского. Сдерживаясь и подбирая слова, он говорил:
— Взбудоражили старика! Давайте поковыляем немного по нашему «лазарету». Вот что я вам скажу, дорогой. Вы ведь знаете, что я только географ, в механике понимаю, вероятно, меньше вашего и решить ваш спор конечно не берусь. Но физику я знаю и обладаю здравым смыслом. И вот, как мне ни жаль вас огорчить, я вынужден все же склониться к мнению вашего сурового противника. Я предложу вам другое. Давайте делать вашу машину. Материал нашелся. Время найдется. От чего же не попробовать?! Если вы правы — мы освободимся, а заодно вы запатентуете гениальное изобретение. Если прав Ковров, то все же попутно вы непременно изобретете что-нибудь дельное. Итак, сегодня после ужина сообщите товарищам, как вы при помощи голубого угля думаете разбить наши зеленые стены. Коллективно обсудим ваш проект и подвергнем его жестокой критике.
После ужина в «лазарете» воцарилась тишина. Пока Комлинский укреплял на столе какие-то сложные чертежи, профессор Васильков сделал небольшое вступление к докладу.
