Михаил Михайлович не спешил тянуть Юрия на свою сторону. «Даже лошадь и ту перевьючивать с умом надобно, — пояснял он. — Все придет в свой час».
Злополучный гороскоп сильно разгневал Сперанского. Однако и в гневе он кричал, что не таких обламывал и этого вольнодумца обломает и заставит трудиться на пользу отечества.
И думается мне, для Сперанского дело не в Юрии.
Пытается он не столько другим, сколько себе доказать: дескать, путь его единственно верный. Это путь от заблуждения к истине. И потому рьяно хочет видеть и других идущими именно таким же путем.
Мужчины решили на первое время понадежнее упрятать меня, позже изыскать способ отплатить генералу за его изуверства… Но последующие события опишу завтра.
19 января
— Антипкин, ко мне! — раздается голос их благородия поручика Броницкого.
Я не сразу вспоминаю, что это я — солдат Антипкин, что такую фамилию придумал для меня Юрий. Ефрейтор толкает меня в бок, и я, подстегнув коня, догоняю сани, в которых едут их благородие.
— Разведай вон ту рощицу, Антипкин, не затаились ли там беглецы.
Я понимаю, что поручик дает мне возможность на несколько минут уединиться. Ведь я с утра в окружении его солдат.
Скачу в рощицу. За плечами у меня ружье. К седлу приторочена солдатская сумка.
Нынче, кажется, одна только зима щадит меня. В пору крещенских морозов довольно тепло и даже порой легкий снежок.
Впереди белое-белое поле. Никогда не видела сверкающего на морозном солнце столь девственной белизны снега. А у нас в городе, да и в окрестностях, угольная пыль да плавильный сок и вообще отучили от белизны…
— Подыми!
Пожилой ефрейтор с раздвоенной заячьей губой сует мне в рот недокуренную самокрутку.
— Не курю, — отказываюсь я.
— Чудной ты, — рассудительно замечает ефрейтор. — Вроде бы не русский али чухна какая.
Это второй день нашего путешествия. А впереди еще дня два-три.
Мы сидим на привале вокруг потрескивающего, стреляющего искрами костра.
— Отчего чухна? — спрашиваю я.
— Да не чухна, а кержак, наверно, дониконовец? — вмешивается другой солдат, малорослый, но ладный, подходчивый, с поблескивающими, как черные угольки, глазами. — У нас один такой служил, так из своей посудины ел, а воду по первости из прорубей черпал. И табак — ни-ни. А после обвык. Вот и ты обвыкнешь, — хлопает он меня по плечу.
Я не отвечаю. Предпочтительно молчу, не то еще вылетит какое слово, непривычное солдатскому уху.
К чести Григория Львовича, в нем живут и деликатность, и отзывчивость. Откровенно сказать, когда я вспоминала, как бесцеремонно этот светский кавалер добивался моей благосклонности, у меня возникали неприятные опасения. Но сейчас во всех поступках, больших и малых, граф оказывает рыцарскую предупредительность. У него появились даже совсем ему несвойственные застенчивость и виноватость. Он порой посматривает на меня так, будто отчасти повинен в моих злоключениях.
В селах нередко поручик зовет меня к себе, предварительно отослав с каким-нибудь поручением денщика.
— Антипкин, зайди!
Прелюбопытно было бы, ежели бы кто со стороны поглядел на необычайно крутые графские превращения. Закрыв дверь, только что покрикивавший его благородие господин поручик заботливо вопрошает:
— Юлия Андриановна! Ну как вы? Сильно утомлены? Может быть, делать переходы покороче? Позвольте предложить вам разделить со мной скромную трапезу?
Но большую часть времени я провожу с солдатами. На одном привале солдаты вспомнили моего супруга.
— Завтра падера доспеет, — заявил ефрейтор.
— Пошто падера? — спросил один из молодых солдат.
— А руки-ноги ломит. Это у меня завсегда к погоде. Енерал, милостивец наш, мне память такую оставил, век его не забуду.
— Да ну! Как это так? — заинтересовался разговорчивый солдат, недавно утверждавший, что я не из чухны, а из кержаков.
— Дело было на Змеиной горе. Тогда указ поступил — приделить солдат на горные работы, потому как работных недоставало. Вот и приделили меня на здешнюю гору.
Хоша и было приказано солдат ставить только на легкие работы, куды только нас не гоняли. Даже и в ту шахту, где чуть ни каждый день обвалы. Ох, братцы! И наша служба не мед, а тама-ка мы нагляделись! Жизнь человеческая в тех местах, считай, дешевле, чем на войне. Работные как в забой опускаются, одну шутку говорят: «Ну, чей сегодня черед ногами вперед?». И вечером, глядишь, кого-нибудь выносят. Даже песню такую сложили:
