Нет, видно, полузлодей — персона такого разбора, с какими нельзя заскучать. Выкинул новый фортель. Ныне не только Аврорка, но целый город взбудоражен.
Уехал не куда-нибудь, а за Обь, в холерную деревню спасать от хворобы и смерти. В городе говорят: изволил заявить, что долг врача его зовет, что так повелевает клятва отца медицины Гиппократа. Отъезд его совпал с днем Преображения. И Аврорка острит, что, видно, тоже возомнил себя спасителем, решил преобразить вид свой, как Христос на Фаворской горе. Для сего надел белый халат.
Уехал! Ну что ж, Гиппократ, я слыхала, тоже был странствующим врачом… Да, необычен этот человек! Люди от холеры бегут, а он к холере. Есть у нас и еще два лекаря, но те об этом даже и не помышляют. А этот все на отличку от прочих норовит. Как же, первое для него — внутреннее состояние! Он здесь один высоких правил, один добронравный, один благородный человек!
8 августа
Сегодня ездила верхом на гору, ехала через Демидову площадь. Еще недавно там был пустырь, все строения снесло наводнением. А сейчас люди копошатся, как муравьи. Ставят госпиталь и при нем церковь. А к центру площади ставят гранитные колонны. Я подъехала, спросила мужиков, что это будет. Один из них — мне показалось, что я его где-то встречала, — плечистый верзила, нос плоский, как у калмыка, а волосы светло-русые и глаза голубые — взглянул на меня этак почти нескрыто насмешливо: «А это, — говорит, — барыня-сударыня, памятник ста летам черного, виноват, сиречь, горного дела». И тут сотоварищ его окликнул:
— Пахом, подь сюда, подмога нужна!
Ясно было — нарочно отозвал, чтобы Пахом и далее не болтал лишнего.
Вот он, простой народ! Кипит против барства!
Пахом отошел. И тут я вспомнила, откуда знакомо мне его лицо. Аврорка словесно рисовала мне его. Это с ним, к неудовольствию прелестницы, битый час беседовал полузлодей. О чем они беседовали?
Проехав через плотину, по устланному шлаком взвозу поднялась я на гору.
Гора наша покрыта сосновым, с редкой подмесью березы, лесом. Направление ветров мешает едучим дымам заводских плавилен проникать сюда. А дымы нынче сделались столь злы, что даже куры дохнут у нас в посаде от удушья. Бедные утята судорожно распахивают желтые клювики.
В лесу так легко дышится. Пьяняще свеж настоенный хвоей воздух.
Поспешно проехала я через лес к берегу Оби.
Обь в этих местах так широка и многоводна, что правый ее берег едва виден. Пахнуло на меня доподлинной матушкой-Сибирью.
— Боже мой! — в какой раз подумала я. — Куда занесла меня нравная судьбина! Как отличается наша тихая приветливая Ветлуга от этой суровой громадины!
Что делается на том пологом берегу ее, где разгуливает грозная холера? Узнать бы про это! Но разве что расскажут едва различимые силуэты кустов…
10 августа
Дни мои похожи один на другой, как семечки в подсолнухе. И так же мелки. И так же кто-то равнодушный съедает их, выплевывая шелуху.
Каждый день езжу верхом на прогулку и подолгу гляжу в синюю даль. Что все ж таки на том берегу? Я ведь изрядно плавала в детстве и могла бы, наверно, даже переплыть Обь. А быть может, и нет. Впрочем, под обрывом, у самого берега, стоит лодка-долбленка. Я даже приметила в ней весла..
Господи! О чем я думаю, почему все время манит меня какой-то иной берег?
20 августа
Папа! Маман! Я писала уже, что никогда не доведется вам прочесть эти строки. А ежели бы довелось… Я все думала — как удивила бы вас ваша Юлька уже тем, что ведет она этот дневник, как поразила бы и предметом размышлений.
Но все это малость в сравнении с тем, что вы бы прочли сейчас. Ныне ваша Юлька уж доподлинно не та, какую знавали вы. Совсем не та!
Ведали бы вы, что она вытворила. Какой переполох устроила она в сем отдаленном городке! Какие пересуды идут сейчас вокруг грешного ее имени!
Вот задала ваша Юлька задачу светским кумушкам, штатным сплетницам из местной знати. Вот дала работу аршинным их языках! А с какими глазами прискакала ко мне Аврорка! Казалось, эти потемневшие от изумления глаза выскочили из орбит и неслись на сажень впереди своей хозяйки…
Какие я, однако, взяла беспечные ноты. А, между тем… что наделала! Что будет со мной! Сладким страхом замирает бедное мое, счастливое мое сердце.
