Под утро разразилась гроза. Молнии выхватывали из тьмы страдальческое и трагическое лицо мальчика. Грянул ливень. Больного перенесли в шалаш.
И вскоре я заметил, что он становится спокойнее, дышит ровнее. Приложил руку ко лбу и убедился — температура спала.
Еще три дня находился я при больном, опасаясь осложнений. Ваньша и два или три мужика с ним куда-то исчезли.
Васек быстро шел на поправку. Котелками пил жирный мясной бульон, рвал крепкими зубами огромные куски мяса. Здоровой рукой поглаживал себя по животу, блаженно улыбался.
Однажды сказал:
— Деревня ехать пора. Скору трава косить.
— Разве ты в деревне живешь?
— Все деревня живем. Ваньша, Гордей. Все.
— Не дивись, Юрий Тимофеевич! Чего на свете не бывает, — вставил подоспевший Гордей. — Диковина — еж, а и его много.
Вскорости явился Ваньша с товарищами. Ватажники добыли невесть где топоры, пилу, железные лопаты, ящик гвоздей.
— Завтра снимаемся, — объявил Ваньша. — Да и тебе, барин, чай, пора. Загостился у нас.
Вечером мы с Ваньшей долго сидели у костра. Тогда-то он доверил мне многое.
Разбойники эти были трудолюбивыми землепашцами. Только не значились ни в каких ревизских сказках. Не несли никаких повинностей. Не платили налогов и податей. Все они беглые люди — кто от помещиков, кто от Демидовых, Строгановых, кто от заводов царских. Добыли себе женок, иногда русских, а чаще калмычек и живут в деревне, где-то в горах затаенной. Вдоволь у них и хлеба, и мяса, и кожи, и мехов, и шерсти. Но порой приходится выходить на добычу за железом, то есть всяким металлическим инструментом. А главное — за порохом, дробью, ружьями. И тогда обращаются они в ватажников, а Ваньша — солдатская косточка — в предводителя.
— Крестьян мы не грабим, — говорит Ваньша, — а только бар да казну. А ежели попадают мне господа, велю их драть, как драл меня господин мой Родион Викторович. За пять годов только вот тебя отпускаю.
В свой черед и я рассказал Ваньше кое-что из своей истории.
— Конечно, — заметил предводитель, — и бары разного сорта бывают. Иные других сказнят, а иных самих сказнят. Только этаких-то немного.
Помолчал и добавил:
— Но есть все ж таки… Вон, я слыхал, пятерых из тех, что на Сенатскую площадь выходили, при жизни отпели да повесили. И ты, видать, из этих, из казнимых…
Ваньша сдержал слово — отпустил нас с Пахомом по добру, вернул мне кошелек, а Пахому лошадей.
Прощаясь, сказал:
— Планида наша, она, Юрий Тимофеев, всяко к нам поворачивается. А тебе, ежели туго придется, найди в посаде вашем старушку Ивановну. Она через верных людей знать даст, авось, и мы пригодимся.
Тогда дивился я наивно-романтической натуре полукрестьянина-полуватажника. Ни за что бы не подумал, что помощь его может мне и взаправду понадобиться…
Поначалу имел я намерение обрисовать злоключения свои в тоне отчасти ироническом.
Но воспоминания увлекли. И пережитое восстало в виде сентиментальном и порой даже трагическом. Видно, всякий пишущий не волен над событиями жизни. Напротив, события чаще владеют им.
8 июля
Признаюсь, полузлодей изрядно удивил и даже разочаровал меня. Подогретая чаяниями Аврорки, я ожидала узреть скованного Прометея, поверженного Ахилла или по крайности ожесточенного Фирсита. А взору моему явилась некая середина. Рост не высокий, но и не очень малый, костюм не богатый, но и не шокирующий, голос не громкий, но и не тихий. В общем, как любил говаривать папа, ни в селе Селифан, ни в, городе Богдан.
Однако держался он, не глядя на это, весьма независимо, а временами допускал такое, что можно было счесть и за дерзость. Впрочем, визит свой прямо к нам во дворец, а не появление в канцелярии оправдал тем, что привез мужу от Михаила Михайловича Сперанского письмо не по службе, а приватного свойства. Николай Артемьевич, очевидно, желая сразу же выказать разницу между генералом — командиром заводов — и коллежским секретарем, лекарем, не провел его в кабинет, а оставил в гостиной, и когда я попыталась уйти, указал мне жестом остаться. Дескать, много чести: из-за прислуги, например, ты уходить не станешь.
В первую голову спросил не как гость добрался до сих мест, а каково здоровье Михаила Михайловича Сперанского. Полузлодей — я позабыла сказать, что он приходится мне почти что тезкой: я — Юлия, а он — Юрий, Юрий Тимофеевич Зарицын — ответствовал весьма коротко и небрежно, что легко было воспринять за непочтительность к его патрону да и к мужу. Дескать, когда видел его в Петербурге, был здоров.
