Голова Минотавра - страница 119

— Выходит, сейчас ты будешь заниматься только первыми двумя профессиями, — глянула на него с некоторым интересом Леокадия.

— Не совсем. — Попельский поднялся и начал ходить вокруг стола в приливе неожиданной энергии. — Нет, сейчас я стану заниматься другим. Я буду следопытом и охотником. Подобный человек — это частный детектив. Это, помимо, латыни, я умею. Или на старость я должен обучать латыни?

— И кто же станет твоей первой добычей?

Леокадия всматривалась в двоюродного брата с таким любопытством, словно сейчас играла с ним в бридж и теперь ожидала его ответа относительно тузов.

— А ты как думаешь?

— Убийца маленького Пытки?

— Это будет первым моим делом. Даже если никто мне не заплатит…

— И что ты сделаешь с убийцей, когда уже его поймаешь? Его встретит то же самое, что и твоего зятя?

Львов, пятница 28 апреля 1939 года, пять часов утра

Доктор Воронецкий-Кулик слышал множество фантастических историй про Пелтву, львовскую невидимую реку, которая, замкнутая еще австрийцами в каменное русло, тихо текла под городом. Говаривали, что речные подземелья — это секретный преступный мир, что это колония для прокаженных и проституток, убежище для убийц и содомитов. Еще ребенком он представлял, что там, у пылающих вод сидят кровавые Фурии[224], а адские псы наполняют преисподнюю своим воем. Став взрослым, он неоднократно желал отправиться туда и познакомиться с этим проклятым местом, которое было, согласно городским легендам, достойно пера Данте.

Когда он, в конце концов, там очутился, оно его разочаровало. Не было оно никаким преддверием ада, а, скорее, громадным, вонючим сортиром, в котором то тут, то там выползал, но тут же и убегал какой-нибудь нищий, что Воронецкий прекрасно видел в свете фонарей. Ему было любопытно, находятся ли, как говаривали в городе, эти люди в последней стадии сифилитического разложения. Но проверить это он не мог. У него на это не было времени. Люди, которые провели его сюда, неверно воспринимали его страсть к познанию за попытку задержать шествие. А он не мог им объяснить, что ему просто любопытен подземный мир: очень сложно разговаривать с кляпом во рту.

Он совершенно не боялся тех троих, которые ночью вторглись к нему в квартиру, что находилась в доме Рогатина[225]. Воронецкий был уверен, что это шутка кого-то из коллег, имеющего склонность к особого рода розыгрышам; один раз он, переодевшись привидением, даже залез к нему в окно. Так что Воронецкий-Кулик шел спокойно; несмотря на связанные руки и кляп во рту, ничего плохого он не ожидал. Интересно лишь было, когда же появится его дружок-шутник? Ему и в голову не могло прийти, что кто-то в этом городе осмелится поднять руку на зятя комиссара Эдварда Попельского. Опять же, один из похитителей забрал с собой его трость. Кто-либо, желающий зла, о таких мелочах заботиться ведь не будет.

Они остановились, находясь сейчас за заломом какой-то стены. Фонари погасили. Сделалось совершенно темно. Воронецкий-Кулик почувствовал на лице чье-то дыхание, в котором были слышны никотин и спиртное. Это был четвертый нападающий. А после того он почувствовал запах одеколона. И он узнал его! Подобного рода парфюмерией его коллега не пользовался. И вот тогда он начал бояться. Во Львове никто не отважится поднять руку на зятя комиссара Эдварда Попельского. Разве что сам Эдвард Попельский.

Сноп света упал на лицо математика. Но свет его не ослепил. Воронецкий прекрасно видел, как из мрака появилась рука в элегантной перчатке. В двух пальцах она держала его трость.

— Ты этим искалечил мою дочь? — услышал он голос Попельского. — Такую трость сунул ей в лоно?

Воронецкого-Кулика начало трясти. Это его удивило, поскольку страха он совершенно не испытывал. Его аналитический ум работал безупречно, без каких-либо эмоций. Зато вот тело никак не желало слушать разума. Тело тряслось в паническом ужасе и обливалось потом. Воронецкому казалось, что весь смрад подземной клоаки выделяет он сам.

— Эту палку ты засунул в то лоно, которое породило твоего сына?

Какая-то иная рука появилась из темноты и вырвала кляп изо рта. Математик услышал плес воды. Он знал, что будет жить столь долго, пока не ответит утвердительно на этот вопрос. Он облегченно вздохнул. А вот не ответит и будет жить. Его логика была безотказной.