— Я только что видела маму!
Тебе это пригрезилось, золотце, — Тати сучковатыми пальцами обхватывает мое запястье, но подойти совсем близко не решается. Иногда во время видений я начинаю драться — пинаюсь, царапаюсь, пытаясь скинуть с себя руки Джепа Лоуча. — Деточка, все хорошо. У тебя опять приступ, только и всего. Очнись. Мамы тут нет, зато есть старушка Тати. И бояться совсем нечего.
Я снова смотрю на ворота, а потом отвожу взгляд. Фигура пропала, и как я ни стараюсь ее разглядеть — все тщетно.
— Просыпайся, деточка. — В свете луны лицо Тати приобретает красновато-коричневый оттенок, точно кипарис, долго пролежавший в глубокой воде. Оно темнеет на фоне белого муслинового чепчика, из-под которого выбиваются посеребренные сединой волосы. Тати сдергивает с плеч шаль и накидывает ее на меня. — Ты что это, хочешь с плевритом слечь? Тут же сырость сплошная! К чему нам такая беда, ну скажи? С кем тогда Джейсону тут обустраиваться, скажи мне на милость?
Тати слегка подталкивает меня своей тросточкой, а я едва сдерживаю раздражение. Наша с Джейсоном свадьба — это ее заветная мечта. Когда по условиям договора с издольщиком ее десятилетняя служба подойдет к концу и земля перейдет к ней во владение, нужно будет решить, кому передать ее дальше. Из бессемейных, которых Тати вырастила, кроме меня остались только близнецы Джейсон и Джон. И время уже поджимает: до истечения договора остался всего один сезон. А что же Джейсон? Мы росли в доме Тати как брат и сестра, и мне трудно воспринимать его иначе, но он славный малый, честный труженик, пускай они с Джоном и не всегда могут похвастаться смекалкой.
— А я вовсе не сплю, — говорю я, когда Тати стаскивает меня с пня.
— Не спит она, вы поглядите! Тогда домой, живо! Завтра с утра нас работа ждет! Вот доиграешься у меня, я тебя за ногу к кровати привяжу, чтобы не бродила ночами, ежели не перестанешь меня изводить! Тебе ведь все хуже и хуже. В детстве все эти приступы у тебя куда легче проходили.
Я вздрагиваю в объятиях Тати, вспоминая все те ночи, когда я, еще совсем маленькая, поднявшись со своего тюфяка, лежащего у кроватки мисси Лавинии, и отправившись бродить по дому во сне, просыпалась от ударов кухонной ложкой, хлыстом или железным крюком, на который обычно вешали сковороды над камином. Госпожа Госсетт избивала меня всем, что только под руку попадалось.
— Ну будет, будет, — принимается утешать меня Тати — Тут уже ничего не поделаешь. — Она берет горсть земли и шныряет через плечо. — Пусть все дурное останется позади. Нас ждет новый день и новые заботы. Давай, тоже брось горсточку от греха подальше.
Я повинуюсь, потом осеняю себя крестом, и Тати тоже.
— Бог Отец, Бог Сын, Бог Святой Дух, — шепчем мы вместе. — Наставьте и укрепите нас! Сохраните нас на всякое время и во всяком деле! Аминь.
Оглядываться нет никакой нужды — ни к чему вновь высматривать призрака, особенно когда уже бросил между ним и собой горсть земли. Но я не могу удержаться и снова смотрю на дорогу.
Кровь застывает в моих жилах.
— Что стряслось? — Тати налетает на меня на полном ходу и едва не падает.
— Мне не пригрезилось, — шепчу я и, не сводя глаз с дороги, указываю рукой, которая заметно дрожит. — Я действительно ее видела.
