— Хоть убейте, не помню в записях ни одного анекдотического момента или доброй остроты, хотя мои спутники отличались находчивостью и обладали изрядным запасом иронии.
— Но простите, Рей, бога ради, вдруг я представил, как один из моих будущих персонажей, чистосердечный малый, — Амо не выдал даже другу, какого напарника для бродячих спектаклей он выбрал, — спросил меня совершенно серьезно: «Неужели в результате всех пертурбаций Земли появились на свет, шагнув из океана на сушу, такие сложносочиненные ребята, как Адам и Ева, ворона и осел?»
О, он же, Гибаров, совершенно нейтрально упомянул, походя, того, кто упорно и преданно сопровождал его, Амо, и в этом путешествии по пятам Рея и «Гломара Челленджера-2».
— Каюсь, Рей, я существо суетное и легкомысленное, едва вы подпустили меня к кладезю премудростей, я залез в их сердцевину и стал плескаться, как в корыте, и даже ловить рыбок в нем. Не сердитесь, — зажмурясь, Амо помотал головой.
Андрей вновь уткнулся в отчет, удивляясь причудам друга. Амо же думал, опять углубляясь в чтение: перед ним, несомненно, оказался роман. Роман, происходящий у вот этого высокого, с крупными руками, большеглазого северянина, — да, Андрея он чувствовал как своего северного собрата. Роман с гипотезой, с Землей, в сущности, с ее строением, поведением, тогда — миллионы лет назад. От того же, что что-то менялось и менялось миллиарды, миллионы лет назад, появились и они двое — Амо и Андрей. Они трое — еще Наташа, они четверо — еще и Ярослава.
Тут Амо наткнулся на запись, как опять и опять разгорались споры на борту «Гломара»:
«Споры не только корректны по форме, но каждый из участников искренне заинтересован в сомнениях, доказательствах, направлении поисков другого. Никто никого не подлавливает, никто не занят честолюбивым самоутверждением. Эндрю верен себе, своему эпикурейству. Когда я с ним говорил утром, ответил: «Да базальты ведут себя как женщины, не признаются сразу, каков их возраст, а могли бы не чиниться, для нас все едино они отстоят на миллионолетья».
И вдруг Андрей там забылся и вспомнил:
«Я совсем маленьким выбирался ночью из постели и шел в столовую, где продолжал свой ход влево-вправо огромный блестящий красавец маятник. Мне было странно и чудно, он ходит и ходит, а все в доме спят. И папа, которого мы побаивались, и наверняка кот ангорский, и дворняга-друг Султан, а у маятника свое упорное хождение — взлет — вправо-влево, ему не до сна и не до наших сновидений. Теперь я понимаю, он находился в постоянной схватке со временем.
Рано утром, недоспав, вспоролся, ждал первую колонку из скважины 338, с трудом скрывая нетерпение, — колонка с самого высокого хребта плато Воринг. Ночью спал прерывисто, вчера, когда искали место для скважины, Джон припер меня к стенке, — как же я отхожу от чистой тектоники плит. Я крайне недоволен собой, опять расплывчато формулировал свои представления, а ведь я же знаю теперь, как сочетается тектоника плит с идеей о деформации материковых окраин и погружении материковых блоков вследствие неравномерности растекания астеносферы — подкоркового пластичного слоя».
Амо решительно вдруг сказал:
— Нам причитается разминка, перерыв, раз за нами не водится перекура. Вы тогда протяпали четырнадцать часов по пути к скважине, работая профилографами. А потом долгих тринадцать часов опускали трубку. Как я понял, вы боялись своего Ватерлоо, но надеялись на солнце Аустерлица, если пользоваться аналогиями из жизни полупрославленного, полупосрамленного героя… Сейчас я вижу, как вы спускались в котловину Норвежского моря на своем солидном «Гломаре», рассуждая здраво, но с опаской: если, мол, порог и дно котловины окажутся древнее шестидесяти миллионов лет, сиречь палеоцена, это докажет их континентальное происхождение… И тут я требую разминки, пока мы еще рядом, вы в Москве, а не во власти океана и своей синей птицы.
Вы в котловине Норвежского моря, и три насущных грамма поэзии, ну, скажем, одну крохотную щепоть бросим перед носом вашего бурового судна. Такое никогда нам с вами не вредило, тем более если я сейчас по вашей воле застрял в Северной Атлантике, в Норвежском море. Вспомнилась мне, Рей, древняя исландская сага, и только лишь для того, чтобы отметить ваше такое с виду прозаическое хождение в те края, такое для меня, пешего, героическое.
