Голос из глубин - страница 48

Собрав изрядные коллекции образцов, оба отряда благополучно спустились вниз, к побережью, поблагодарили хозяев острова.

Уже через час на борту судна оказались многие обитатели острова и стайка школьников, а начальник почты, смахивающий на губернатора, таким он был подтянутым и сдержанным, сам продавал марки и конверты, медленно и торжественно ставил штемпель с датой захода на остров.

Андрей накупил конверты с изображением водорослей, пингвинов, а Ветлин приобрел марки, на которых красовался в самых разных позах его весьма опасный заочный оппонент, таковым он оставался и после кончины своей, — Уинстон Черчилль.

История их взаимоотношений восходила ко временам второй мировой войны, и Ветлин, лейтенант, участник северных конвоев, зная чудовищную вину Уинстона перед своими же собственными моряками и кораблями, то есть английскими, не мог ему простить гибели конвоя «PQ-17».

Но к этой истории в подробностях он старался никогда не возвращаться. Однако ж досконально изучил и книги Черчилля, и даже его романическое произведение, так хитро заплетенную биографию и историю возвышения.

Поздно вечером они с Шероховым, усталые, но довольные, в каюте начальника экспедиции рассматривали марки, спорили, как мальчишки. Тут же Андрей подарил Ветлину провороненные капитаном марки с картами Атлантики и Тристан-да-Куньи.

Потом долго еще стояли на палубе и рассматривали созвездия Южного полушария.

Ветлин говорил:

— Я все же рад, островитяне нас так удачно эскортировали на остров и обратно на своей сильной самоходке. Матросы преотличные, заход на Тристан-да-Кунью без их заботы мог бы осложниться. А поглядите, тут молодой месяц выглядит как старый. Солнце всходит и заходит не там, где нам привычно, — вроде б не там, где надо. — Он рассмеялся. — В этой части Атлантики я во второй раз хожу, но вот на островах-то не был, виват вам, теперь я умиротворен.

Андрей ловил себя на том, что порой, как сейчас, по дороге к Китовому хребту, в преддверии исследования вглядывался в неожиданное так, как бы увидал его Гибаров.

Делясь с Наташей, знал, будь она тут сама, все б и видела схоже с ним, Андреем. Как и он соприсутствовал в ее опыте, впечатлениях. Но точка зрения Амо рождала вовсе иные промеры.

Амо управлялся с солнцем и лунами, зажженными или потухающими над манежем, как с партнерами. Ну хотя бы в той потасовке с верзилами, о которой он рассказывал накануне Андреева отъезда, о сценическом сражении с грубой и тупой наступающей на хрупкого героя силой, он и спасался, уплывая на лунном серпе.

«Есть желание иногда в момент опасности сперва рвануться по вертикали вверх, потом, описав кривые в воздухе, исчезнуть, выбив зрителя из привычного лада. Тут и приходит на помощь воображение и точное наблюдение, то ли твое личное, то ли подаренное другом, вот таким единственным, как вы. Каждый сызмальства всякое-разное навертывал вокруг лунной рожи, она старая знакомая. О ней с нежностью толкуют японцы в средневековых танка — пятистишиях. Но мне попался личный пронзительный серпик, вступивший в сговор со мною. В тот раз лунная небывальщина вырывала меня из мещанских лап, такое дорогого стоит».

Андрей, рассматривая здешнюю луну, над океаном, слушая Ветлина, думал об Амо. У памяти тоже есть свой слух. Андрей как бы улавливал, какой ход, наверняка парадоксальный, нашел бы тут Гибаров, ведь жил он в своем особом, очень быстром ритме, действительно ощущая, как истаивают мгновения, из которых складывается одна, все-таки часто до удивления короткая человеческая жизнь.

Он будто торопился и бежал взапуски со своими выдумками, ему чудилось, они все обретут долгую жизнь и после того, как его не станет.

— Я не то чтоб тороплюсь, но знаю «век уж мой измерен». Когда я охватываю спасительный лунный серп, меня захлестывает радость освобождения от преследователей. Помните, в моем будущем спектакле «Автобиография» серп меня и уносит вверх, я исчезаю. Время как будто окрупняется, это весело и опасно. И я про себя твержу: «Но чтоб продлилась жизнь моя». Луна мне и продлевает ее там, над цирковой ареной. Вы же мне верите…