Она склонилась над картой, а он подсвечивал ей, потом отобрал карту, сложил ее, сказав:
— На сегодня хватит. Издание-то старое, ему надо отдохнуть.
— А ты всегда держишься на маленьких тайнах и приятных сюрпризах. Вот теперь не усну, буду ждать рассвета. — Она рассмеялась.
— У тебя, Натик, обучался этому мастерству лет пятнадцать. До того тихо завидовал, как ловко ты утаиваешь хоть на полчасика симпатичное, чтобы оно, вовремя обнаруженное, оказалось уже неотразимым.
Они снова улеглись.
— Наташа, расскажи мне что-нибудь о той приманчивой для меня поре. Я не квасной патриот, ты же знаешь лучше, чем кто другой, но бередит меня, что столько тут вкалывали русские, на Аляске и в Южной Калифорнии, а потом все полетело в тартарары, теперь осталось преданием, экзотикой, ну, еще интересно для ученых. А ведь шла жизнь, сложная, было ж кровообращение — Россия — американский континент! В него втянуты были и люди иных корней.
— Сюда с Берингом, во второе его плавание, добрался натуралист Георг Вильгельм Стеллер, он и прожил-то всего тридцать шесть лет. Тогда подвиг не имел информационного тиража, и этот немец его втихаря совершил. Четвертого июня 1741 года на корабле «Святой Петр» он отправился в плавание.
Андрей благодарно вслушивался в ее, как он любил определять, ночной голос: особенно вкрадчивый, но такой же грудной.
— Через полтора месяца — семнадцатого июля сорок первого года — он увидел, как и все его товарищи по плаванию, на параллели шестидесяти градусов северной широты, на северо-западе «высокую сопку», на северо-востоке — мыс, а между ними — круглую сопку. Он писал: «Перед нами находились необычайно редкие горы, покрытые снегом». Это были горы святого Ильи, их наиболее высокий северо-западный участок с поднимавшейся близ моря гигантской вершиной в пять тысяч четыреста восемьдесят восемь метров. Но из-за слабого переменного ветра подошли к высокому берегу через три дня. Знаешь, если бы я не моталась сама в экспедициях, да еще северных, хотя ты и не был в восторге, много потом бы не поняла вживе. А теперь точнехонько все представить не только хочу, но могу. И если уж мы с тобой таких людей не помянем, не вытащим на свидание в наш двадцатый век, они, глядишь, будут и вовсе несправедливо преданы забвению. А они не-за-менимые оттого, что самые первые и взвалили на себя бремя первооткрывательства.
Андрей коснулся волос Наташи.
— Я очень в тебе люблю Очевидца, ты всегда самые неожиданные сведения, даже о давнем-предавнем, сообщаешь так, будто промытарилась сама с бедовавшими первооткрывателями.
— Допустим, я верю в переселение душ и подозреваю, ты и я были спутниками неутомимого и многострадального Витуса. — Она коротко невесело рассмеялась. — Продолжаю, Андрей. Это моя стезя тоже, люблю предшественничков по адовым и полезным трудам. Итак, повторяю: из-за слабого переменного ветра подошли к берегам через три дня. Первая освоенная нашими американская земля — остров Каяк. Отдали якорь у южной оконечности, назвали ее мысом святого Ильи. Неохотно отпустил Беринг натуралиста Стеллера. Тот позднее, по-моему, справедливо жаловался: на подготовку экспедиции ушло десять лет, а на исследование ему дали десять часов! Только!
Наташа говорила негромко, с заинтересованностью свидетеля:
— Стеллер за несколько часов описал сто шестьдесят три вида растений, успел сделать важные наблюдения над местной фауной. Он меж тем отослал с казаком на судно две связки копченой рыбы и предметы, найденные в землянке, а сам прошел еще много верст. Во время однодневного путешествия совершил столько, сколько другие этнографы, ботаники, зоологи в многомесячных экспедициях!
— Теперь, Натик, я и в самом деле пас! Ты посрамила меня, а я-то думал удивить тебя картой. Куда там! Еще за сто лет до моих героев твой одержимый «обскакал» их, проявив свойства ученого-подвижника. Нет, с тобою трудно вести партию! Однако и правда, есть что-то завораживающее в том, что когда-то часть этого континента открывали и осваивали наши земляки. С тех пор, как я поселился в Ламонте, по какой-то, может, и подростковой логике, мне про то и про это нередко вспоминалось. Может, проявлялось своеобразное чувство самоутверждения. Дирк надо мной часто потешался. «У меня, — говорил он, — есть свои пунктики — голландские, у вас, Андрей, — от Петра Первого унаследованные, российские. Но, кстати, — добавлял Дирк, — он уважал в голландцах своих учителей, особенно по корабельному мастерству, а?» Но какая все же досада, ни за что ни про что землю эту по дури царевой в прошлом веке за бесценок отдали в чужие руки. Теперь лишь названия, легенды и интерес занесенных сюда непогодливыми ветрами потомков тех русских, кто давно осел тут, поддерживают память об освоении побережья, о русской Аляске и даже одно время русской южной Калифорнии. А ведь дорого обходились эти открытия нашим людям. Здесь умер Беринг и погибла почти вся его команда. Занятия твои, Наташа, только углубляли то, что давно уже мне не безразлично. Да и старое письмо русское мною, верно, по наследству отцову воспринимается как почти стихотворное, даже из-за ритма многое запоминалось. С запозданием признаюсь: порой даже завидно становилось, как подолгу ты погружаешься в эту удивительную историю. И затрагивают описания мореходов содержанием своим, стилем. Для тебя, может, уж и нет в этом новизны, а я помню как откровение их записи.
