Ко второй встрече Ветлин приготовил магнитофонные записи, вещи островитян, фотографии. Он бережно перебирал то, к чему давно не прикасался, и все обретало свой изначальный смысл, просто-напросто было опять нужно, да еще не только ему одному. И немножко смахивало это на предпраздничную подготовку…
Амо вслушивался в чужие песни и музыку, долго рассматривал лица и позы, держал в руках диковинные перья, лук и стрелы.
— Кажется мне, или это правда, пантомима на островах как бы один из способов существования?!
И, будто спохватившись, не слишком ли он тормошит капитана, пояснил:
— Вопросы артиста не досужие, Василий Михайлович, они как бы ступеньки, их тоже вырубаешь, чтобы подняться и обозреть пространство, которое предстоит обжить. Если смотреть извне, ни черта не поймешь, ни к чему не прикоснешься. Вот вы прошлый раз вспомнили о сватовстве на Новой Гвинее, о «прикосновении подбородков». А для меня все открытие: у них сам ритм песен требует жеста — все вроде б наглядно, ну, вернее, ощутимо, более того — слышимо ощутимо. Влюбленные поднимаются в горы, и мои ноги сами вслед за ними движутся по восходящей.
Амо рисовал в воздухе очертания гор, птиц, летающих над его головой, то присаживались они, то вспархивали.
— И вы говорили: в самой поэтичной строфе названия пернатых и хребтов, куда добрались влюбленные, достоверны. А как убедительно для такого, как я, звучат строки, где зовут они ходить не только на ногах, но и на руках.
Амо, став на руки, вниз головой, прошел вокруг кресла капитана, а тот застыл в удивлении.
Но Гибаров уже вскочил на ноги, сел напротив, будто извиняясь, коснулся колена Ветлина и продолжал:
— Я вижу себя бегущим на руках к своей жене Ярославе, отсюда, из совсем дальнего-предальнего города, до Праги. Запомнил я и перевод вашего приятеля, чей голос услыхал на ленте этого ящика, — Амо щелкнул по магнитофону, как ребенка по лбу:
Птицы ганде и вена покачивают головами.
Неслышно идите на руках и ногах, смотрите,
На вершину, такую же высокую, как
Мауге и Ваййа, пойдет наша песня,
Через хребты Куглбагл и Даруа пойдет она.
До самых Нумбу и Маугл она будет слышна.
Хотя мы останемся здесь, дух нашей
Песни пойдет дальше.
Я весь день не мог и довообразить, что сулит мне знакомство с рыбаками, охотниками, воинами, огородниками, живущими вот сейчас на той же самой моей планете. Подумать только, они ж и начинают каждое свое дело песней и пантомимой. Она для них красноречива и естественна — и для самых маленьких, и для умудренных опытом жизни.
Амо кружил по кабинету Ветлина, притрагивался на ходу к шкафу, стульям, стенам, будто касался чьих-то протянутых к нему рук, к чему-то и прислушиваясь… Вдруг, оборвав это кружение, он остановился против Ветлина.
— Василий Михайлович, скажите, — почти просительно протянул Гибаров, — я хоть капельку, хоть немножко, но их коллега, а? Островитян ваших?
Ветлин кивнул и заулыбался, Амо присел и нахмурился.
— Вы думаете, я шучу, профессиональный развлекатель, все и сворачиваю на парадокс. Но парадокс в ином. Месяцами я доказываю хорошо знакомым мне, как принято глупо выражаться, на разных уровнях людям, мол, пантомиму надо, — простите, капитан, за нелепые формулировки, но они таковы, адвокатские мои словеса, — надо поддерживать. Нельзя мешать самым разным артистам со своей несхожей стилистикой выходить на публику. А мне, мне, коверному, цирковому клоуну, пора разрешить не только отдельные номера показывать на манеже, но и создать свой театр пантомимы. Мне, и моему режиссеру Юбу, и нашим единомышленникам. А те, кому я с пеной у рта, когда комикуя, когда наступая, доказываю такое, им все мерещится некий непорядок.
