«Некоторое время я плыл потихонечку, плыл и окликивал Гурия, а затем начал плыть в максимально возможном темпе к судну без отдыха. Наконец я отчетливо увидел контуры судна, огни в каютах…»
Слава присел на койке, тревога прогнала сон: отчетливо представил, что именно произошло между «потихонечку плыл» и «в максимально возможном темпе…».
Беспомощный Юрченко на этот раз наверняка не захотел бросать бачок, но и не смог отстоять его и себя.
Невольно Слава вновь и вновь измерял расстояния меж теми двумя и собою — он же, в сущности, находился и неподалеку, а вот как решительно обстал океан двоих, и среди непривычной, чуждой ему стихии Юрченко, беспомощный, перед гибелью своею пережил еще и весь ужас предательства, испытал насилие.
Слава встал, оделся, вышел из каюты.
Он поднялся на верхнюю палубу и вышагивал по ней, дожидаясь рассвета, чтобы хоть как-то избыть ту штормовую, никак не отступающую и от него ночь.
В преступлениях есть своя логика. Семыкину, чтобы себя обезопасить, надо теперь еще и свалить честнейшего, обесславить, отвлечь любой ценой внимание от себя. Да и тот самый шеф, он же «босс», не захочет принять на свой счет вину за плохую оснастку и никудышную подготовку горе-отряда. А совершив бесчеловечное, несомненно, Семыкин уверовал в особые права свои и в силу, тем более он действительно спасся, получил в дар жизнь и мнил: он, мол, только своей решительности и обязан спасением.
Но нечто пугающее его самого проскребалось. И не в упреках совести, не в собственном желании повиниться. Вовсе наоборот.
Его пугала чужая самоотверженность, и потому, как пожар, охватывало желание себя-то любыми средствами обезопасить. И он люто возненавидел тех, кто и жил-то в совсем иных измерениях, по совести, той самой, какая ему наверняка виделась некоей условностью, вроде б и придурью. И чья-то острая нужда в ней представлялась еще одним свидетельством неполноценности «энтилегенции».
Упорно вертелись в голове у Славы подробности, вроде б и не имевшие никакого существенного значения, но что-то и они означали. Так, всплыла строка из показаний Веригина; Большаков и их читал уже много раз, беседовал с Веригиным, надеясь — хоть тот как-то выразит пусть и по́зднее, но сочувствие к судьбе Юрченко.
Однако ничем не приметный третий участник печальной истории и не думал о конце, постигшем его товарища. Он, по собственному его выражению, «с глубоким удовлетворением» отмечал свою прекрасную спортивную форму, отличные свойства — спокойствие, уверенность в «личной непотопляемости»…
«Я везучий, потому что плавучий», — острил он, хотя соблюдал приличия и не похохатывал, как бывало, по поводу своих же собственных острот-находок.
Снова и снова перед Славой всплывала одна-единственная веригинская строчка:
«Юрченко с катера шагнул в воду лагуны и собирал черные голотурии…»
Черные голотурии. И собрал.
Они-то теперь и виделись Большакову в руках обреченного, схожие с огурцами примитивные животные. Странноватые.
А Веригин наверняка перечислял, но не видел. Он сохранял в памяти иное — что именно сказал Семыкин, глядя на эти вот голотурии.
«Совсем уж неинтересно побираться в лагуне — все равно как в пустыне, — заявил авторитетно Семыкин. — Надо выйти на простор океана. Но будем придерживаться берегов Рейвна». Юрченко сразу же согласился.
А позже, в разговоре, Веригин не без гордости за Семыкина добавил, как тому с первого взгляда не понравились голотурии, те самые, черные. И он-де прав был.
Едва до Андрея дошли слухи о происшествии у островов в Индийском океане, он сразу сделал все возможное, чтобы уточнить для себя обстоятельства случившегося. Ему дали прочесть подробные радиограммы капитана Ветлина, начальника экспедиции Слупского.
Чуть позднее пришли радиограммы и к Глебу Урванцеву, архитектору-конструктору, руководителю Славы Большакова, находившегося тоже на борту «Александра Иванова».
Урванцев позвонил Шерохову и прочел ему по телефону все, о чем сообщал Большаков.
— Думаю, Рей, вам уже пора готовить обстоятельную характеристику на капитана. Судя по некоторым намекам Славы, возможны наветы, но и ясно главное: Ветлин сделал все возможное и невозможное, чтобы спасти людей. Вы же были с ним во многих экспедициях, и ваш голос прозвучит весомо…
