На прощание Сурен спросил Васю:
— Когда там следующая забастовка в твоем Мадриде?
Вася расхохотался, и они обнялись, как закадычные друзья.
— У меня через три недели курс кончается, — сказал он. — К Новому году возвращаюсь. Соберемся?
* * *
Мы с Суреном еще немного поболтали на кухне и решили лечь спать — оба были слегка уставшими. Главным образом из–за почти бессонной ночи на даче.
Нуся с Васей уложили нас в крошечной комнатушке без дверей. Вторая — та, в которой разместились они — вообще не была комнатой, это был аппендикс кухни. Они поерзали на своей узкой скрипучей тахте, болтая шепотом о чем–то веселом, с трудом сдерживая смех, и ушли.
— Мы пошли в баню! — крикнула Нуся. — До утра не ждите.
— Спокойной ночи! — сказали мы.
— Ну уж дудки! — хохотнул Вася и хлопнул дверью.
Я слушала дыхание Сурена, а сама старалась дышать неслышно. Мы были на расстоянии вытянутой руки друг от друга: я на раскладушке, а он рядом на полу. Уйти на освободившийся топчан никто из нас не решился тем не менее.
Но заснуть я не могла и здесь, в доме Сурена. Я ворочалась почти без мыслей. Точнее, их было так много, что сосредоточиться на чем–нибудь было трудно.
Глянув в очередной раз на часы — без четверти два, — я пошла на кухню: после острых шашлыков и соусов я никак не могла утолить жажду.
Дверь в комнате Сурена была открыта, горел тусклый зеленый свет.
Я заглянула. Он лежал по пояс обнаженный, в наушниках, руки за головой, ноги раскинуты в стороны под тонким одеялом, и казался спящим. Темные впадины подмышек, темная шерсть на груди и запястьях, почерневшие подбородок и щеки.
Меня заворожило это зрелище. Вероятно, любая женщина — вне зависимости от ее осознанных предпочтений — так или иначе реагирует на брутальность.
Я вошла. Сурен не шевелился. Спит? Не спит?..
Я села на край дивана.
Он резко открыл глаза. Потом сорвал наушники и замер.
Я скинула халат и осталась в тонкой ночной сорочке.
Сурен отодвинулся к стенке и откинул край одеяла.
Я легла к нему лицом и закрыла глаза.
* * *
Я закрыла глаза.
Сомкнутые веки и мерный стук колес надежно огородили меня от окружающего мира, и я возвратилась в свой.
Не знаю, долго ли мы лежали неподвижно. Сурен шевельнулся первым. Я открыла глаза — его лицо было рядом.
— Ты пришла, — просто сказал он.
Это было как… как пробитая брешь. Словно рухнули все стены, заборы… или что у них есть еще там.
Это его «ты»… Вот что было нужно!
— Я пришла к тебе.
Мне показалось, что даже голос мой сделался другим… или говорить стало легче.
— Не верю. — Сурен мотнул головой, словно отгоняя наваждение.
— Что ты слушаешь? — спросила я.
Он выдернул штекер наушников, и в колонках зазвучал старый альбом Криса Ри.
— Мне нравится.
— Мне нравится, что тебе нравится, — улыбнулся он.
Мы все так же спокойно смотрели друг на друга, как будто провели в этой позе полжизни. Сурен запустил свои пальцы мне в волосы:
— Зачем ты стрижешь такие густые красивые волосы?
— Это не я, это парикмахеры.
Он засмеялся.
— Я хочу увидеть твою гриву.
— Прямо сейчас и начну отращивать.
Он снова засмеялся. Я тоже.
Его ладонь сползла мне на шею. Он гладил пальцами ключицы, подбородок. Расстегнул верхние пуговицы сорочки, и рука двинулась к груди.
Я, к собственному удивлению, поспешно выпросталась из сорочки.
Тут же обожгло прикосновение его обнаженного тела.
Он поцеловал меня. Как когда–то давно, на перроне в Москве. Только дольше. Гораздо… бесконечно дольше.
Мы устали от поцелуя.
Сурен лег рядом — запрокинув голову и прикрыв глаза.
Тогда я склонилась над ним.
Я всматривалась в его лицо. Это было самое красивое лицо на всем белом свете. «Самое–самое–пресамое в жизни!» — как говорила моя маленькая дочь, когда ей не хватало слов для выражения восторга.
Я не могла бы сказать, чего больше было в моих ощущениях — наслаждения или изумления. Одно через мгновение сменялось другим.
Это был катарсис. Неведомые мне доселе переживания вытесняли наносное, внушенное, неприсущее мне. Так ветром сметает пыль, волной — мусор. И этот ветер, эти волны длились и длились…
Тугой поток неистовой ласки врывался в глубь меня. Горячий, как солнце. Он растекался по венам и заполнял все мое существо — до кончиков пальцев.
