«Здравствуйте. Я могу ошибаться, но мне кажется, мы знакомы. Если это что-то для вас значит, мой позывной – Жар-птица. Если это ни о чём вам не говорит, тогда прошу прощения за ошибку. Просто можете не отвечать на моё сообщение».
Сердце ёкнуло, тронутое золотым пёрышком, и Дане пришлось открыть дверь на лоджию, чтобы сделать глоток пропитанного сыростью воздуха. Вернувшись к компьютеру, она написала без обиняков:
«Маша, это ты, что ли?»
Получилось прямолинейно и грубовато, она забыла поздороваться, но сообщение уже улетело во всемирную паутину, булькнуло камешком – не поймать и не исправить.
Шесть лет прошло, а как будто вчера на кухне пахло гречкой и куриными голяшками в сметане, крепким чаем и недорогой девчоночьей туалетной водой. Сколько ей сейчас? Двадцать два? Обворожительная молодая девушка в самом расцвете. К чему ей понадобилась эта усталая особа в чёрном (ага, уютном) свитере-балахоне, с унылым надломом в осанке, горькими морщинками у рта и блёстками седины в аккуратном ёжике?
«Да, Дана, это я. Я не сразу решилась тебе написать, хотя узнала тебя... Я рада, что ты меня помнишь».
Помнила ли Дана? Жар-птица всегда жила в её груди – где-то рядом с сердцем. Иногда жизненные будни с их проблемами и заботами заслоняли её ясный, тёплый образ, но он никогда не исчезал – как маленькое фото, бережно хранимое в старинном медальоне.
Мостик, перекинувшийся между ними сейчас, был слишком узким и шатким для огромной тучи слов, чувств и мыслей. Если все они враз ринутся по нему – устоит ли он, не рухнет ли под напором? Поэтому Дана выпустила только маленькую, пробную группку парламентёров:
«Привет, Машенька. И я рада тебя встретить. Как у тебя дела?»
Маша уже отучилась и устроилась на работу по специальности. Трудилась она социальным работником – ухаживала за стариками на дому. Её отец женился на той женщине, и Маша съехала из родительской квартиры, снимала теперь обшарпанную двушку на окраине города с двумя приятельницами – бывшими сокурсницами по колледжу.
Остывал забытый кофе, черствел надкушенный круассан. Дождь кончился, и Дана щекой ловила солнечное тепло, улыбаясь в проём балконной двери. Пусть морщинок уже не изгладить, но осанка выпрямилась, плечи расправились, грудь дышала.
С первым же шагом по твёрдой земле её сразу охватил сырой, пронзительный ветер. Неприветливо встречала её погода в родном городе – хмуро, раздражённо. Холодное небо было ей не радо, но ласковая волна знакомого голоса окутала Дану облачком солнечных мурашек.
– Привет... Замёрзла? Лето у нас нынче совсем не летнее выдалось.
– Лето там, где ты, – улыбнулась Дана.
Из такси они вышли уже под хлещущий ливень. Хлоп-щёлк – раскрылся зонтик.
– Возьми. А я твой чемодан понесу.
– Маш, ну куда ты! Вымокнешь же. – Дана едва успела поймать заботливую жар-птицу за руку и накинуть на неё свою куртку.
– Да тут всего два шага до крыльца, – зазвенел серебряным бубенчиком Машин смех. – Не сахарная, не размокну!
Поднимаясь по лестнице, Дана поймала прядку её волос. Они теперь вились пышной копной крупных и пружинистых, озорных кудряшек: Маша сделала «химию». Дождь не успел сильно намочить локоны, но прохладная влага щекотно коснулась пальцев Даны. Снова смешок:
– Подожди, сейчас придём домой – тогда и будешь меня изучать.
Она ускользала, как юркая пташка, и щебетала так же. Дверь захлопнулась, щёлкнули замки, Маша сбросила туфельки, засуетилась, потащила куда-то чемодан Даны.
– Девчонки на работе, а я сегодня отгул взяла. Пить не хочешь? Может, водички, соку? Проходи вот сюда, на кухню... Туалет вот здесь, слева от тебя.
– Да постой ты, попрыгунья, – засмеялась Дана. – Хоть на минутку угомонись, дай мне тобой полюбоваться.
Она стояла с протянутыми к Маше руками. Молчание, лёгкие шаги босиком – и мягкие ладошки коснулись её ладоней, легли в них. Пташка попалась – Дана наконец-то могла ощутить тепло её тела сквозь ткань платья, изгиб её спины, движение лопаток.
– Ты всё та же. Нисколько не изменилась, птаха. – Дана дышала совсем близко от Машиной щёчки, а дыхание девушки в свою очередь улыбчиво щекотало её.
