Потушив сигарету в пепельнице, которую она держала у себя на животе, моя кухонная жена сказала: «Хорошо, что ты пришел. Я очень рада, что ты пришел. Я ждала, что ты придешь. Именно в тот момент, в который ты пришел.
Может быть и не сегодня я тебя ждала, но ждала вообще» – «Могла бы и не дождаться, – ответил я. – Намекнула бы хоть, мол, так и так, я тебя жду. Приходи. А так почем я знал, когда мне приходить. Мог бы ведь взять и не прийти. А ты же хотела бы, а я не пришел бы. Неделю не прихожу, вторую. Год, третий, а ты все ждешь и ждешь. И вправду, дорогая, сказала бы, мол, так и так, надо, чтобы ты пришел тогда-то и тогда-то. И я бы, конечно, с радостью…» – «Достаточно, – нервно перебила меня моя жена и бросила затруханному, вставая с постели: – Одевайся и уходи. Трусы под тумбочкой, носок на шкафу». Выбралась, вздыхая, из-под одеяла, голая, гладкая, распаренная, мокрая, будто из волны вышла, как богиня. Нет, вынырнула из-под одеяла, задыхаясь, как рыба, волной выброшенная, небрежно и брезгливо. Да, именно так мне показалось: моя постель отрыгнула ее из себя, как море большую рыбу, небрежно и брезгливо. И я сказал тогда моей жене, которую только что не без удовольствия, на пару с каким-то незнакомым затруханным мужичком трахнул, и я сказал: «Достаточно! Одевайся и уходи. Вещи твои в шкафу и в других частях моей прекрасной двухкомнатной квартиры!» Она удивилась этим моим словам и обозлилась на те же самые мои слова. Посмотрела на меня, как не на меня, и сказала, негодуя, обнаженной грудью от злости краснея: «Подонок, подонок, как ты смеешь?! Это и моя квартира! И моя!» Тогда я пошел и все-таки достал из секретного тайника, устроенного в укромном и непредсказуемом месте моей квартиры, револьвер «спешл фор полис», тридцать восьмого калибра и, вернувшись в спальню, выстрелил в потолок. Повалились на пол штукатурка и куски бетона – немалые. Было весело. И романтично. Как в старых романах, которых я не читал, – жена, любовник, муж, аркебуза – жизнь! Моя жена, конечно, оделась тотчас быстро-быстро, как в армии при побудке, за сорок пять секунд, а может, и того меньше, и все улыбалась мне добро, улыбалась, пока одевалась. И я подумал: «По сути ведь она неплохая, очень симпатичная и очень добрая женщина. Только зачем родилась?…» Перед уходом уже перед открытой дверью в прихожей, на самом что ни на есть на пороге, моя жена обернулась, честно посмотрела мне в глаза и сказала тихо и осторожно, опасаясь, видимо, что при звуке ее голоса я снова шмальну из безоткатного американского орудия, и сказала: «Прежде чем уйти я хотела бы тебе кое-что объяснить». «Суду объяснишь», – ответил я сурово, тяжело роняя слова из-под тяжелых и твердых губ. Ни до какого суда, конечно, дело не дойдет. А сказал я так только потому, что веселился. Да, мне было весело, и настоящая жизнь возвращалась снова – неадекватная, я бы сказал, экстремальная ситуация, оружие в руках, стрельба, легкое волнение.
«Он, в отличие от тебя, обожает мои супы, – обливаясь собственным жаром, проговорила моя жена. – Он ест их каждый день, по три, по четыре, нет, по пять тарелок. Нет, по десять тарелок! По десять тарелок, вот!» Я несильно ткнул пальцем в грудь стоящего рядом с моей женой затруханного. И он, как от удара, отпрянул к стене. Притянув затруханного обратно, я сказал ему серьезным тоном серьезного эксперта: «По нему незаметно, да». «В отличие от тебя, он любит меня и уважает меня – крепко обняв себя обеими руками, с выражением воскликнула моя жена, – и собирается прожить со мной все оставшиеся годы, сколько их отпущено и ему, и мне, сколько отпущено и нашей стране, и этой несчастной нашей матушке-земле…» – «В жизни всегда есть место подвигу», – одобрительно отметил я.
«В отличие от тебя, он дышит мной!» – в отчаянии выкрикнула моя жена. «Тогда ему осталось недолго, – скорбно заметил я. – Он умрет от удушья» – «Ты!… – сказала моя жена, сжимая синие кулачки. – Тебя!… – Она, видно, что-то хотела уже сказать совсем нехорошее, но вовремя приметила, как я поглаживаю рукоятку американского револьвера, хоронящегося у меня за поясом, и осеклась и добавила после, уже сдержанней: – Я… я… он… они… мы…» – и махнула рукой, и отвернулась от меня, близкую девичью слезу скрывая, и вышла из моей замечательной квартиры наконец, порог ее перешагнув, и пошла по коридору, минуя лифт, к лестнице, и пошла, и пошла…
