– Большинство этого даже не замечает. – Крамли вручил мне пиво и наблюдал, какую гримасу я сделаю на этот раз. – Этот старик…
– Уильям Смит?
– Ну да, Уильям Смит. Утром пришло заключение о вскрытии. В легких воды не оказалось.
– Значит, он не утонул! Значит, его убили на берегу канала и уже мертвого затолкали в клетку. А это доказывает…
– Не бегите впереди паровоза, а то вас задавят. И не говорите, что я вам это сообщил, иначе пиво отберу.
Я с радостью протянул ему банку. Но он оттолкнул мою руку.
– А что вы думаете насчет стрижки?
– Какой стрижки?
– В день его смерти, незадолго до нее, мистера Смита действительно безобразно подстригли. Помните, как сокрушался его приятель, выходя из морга? Я сразу понял, что сделать это мог только один никуда не годный парикмахер.
Я рассказал Крамли про Кэла, про премию, которую посулили Уильяму Смиту, про Майроновский танцзал, про кафе Модести и про большой красный трамвай.
Крамли терпеливо меня выслушал и сказал:
– Неубедительно.
– Это все, что нам известно, – возразил я. – Хотите, я проверю венецианский кинотеатр – может, кто и вспомнит, что видел старика перед входом в тот вечер, когда он исчез?
– Нет, – отрезал Крамли.
– Может, мне проверить кафе Модести, трамвай, Майроновский танцзал?
– Нет, – повторил Крамли.
– Что же тогда вы от меня хотите?
– Чтобы вы держались от этого подальше.
– Почему?
– Потому, – сказал Крамли и замолчал. Он взглянул на заднюю дверь. – Если с вами что-нибудь случится, мой дурацкий роман так и не будет дописан. Кто-то должен прочитать это сочинение. А никого другого я не знаю.
– Вы забываете, – возразил я, – ведь кто бы вчера ночью ни стоял возле вашего дома, сейчас он уже стоит возле моего. Я не могу ему этого позволить, правда? Не желаю, чтобы этот тип продолжал за мной следить. Это он подсказал мне название, которое я только что напечатал на вашей машинке. Согласны?
Крамли смотрел мне в лицо, и я понимал, о чем он думает: об абрикосовом пироге, о банановом пирожном и мороженом с клубникой.
– Только будьте осторожны, – проговорил он наконец. – Старик мог поскользнуться, разбить голову и умереть до того, как попал в канал. Поэтому в легких и нет воды.
– А после этого он доплыл до клетки и залез туда. Ясное дело.
Крамли покосился на меня, словно старался оценить, чего от меня ждать.
Не сказав ни слова, он углубился в заросли. Его не было около минуты. Я ждал.
Потом откуда-то издалека до меня донесся трубный рев слона. Я медленно повернулся и, попав под садовый дождик, прислушался. Где-то уже поближе лев открыл огромную, как улей, пасть, издал мощный рык и словно изрыгнул рой убийц. Стадо антилоп и газелей пронеслось мимо, как порыв летнего ветра; поднимая пыль, они стучали копытами по высохшей земле, и мое сердце устремлялось вслед за ними.
Внезапно на тропинке появился Крамли; он широко улыбался, как мальчишка, который то ли гордится, то ли смущен своей безумной выдумкой, до этой минуты не известной никому. Он покряхтывал и двумя новыми банками пива показывал вверх на шесть звуковых систем в виде рожков лилий, подвешенных в кронах деревьев, словно большие темные цветы. Оттуда-то антилопы, газели и зебры защищали нас от безымянных зверей, обитающих за забором бунгало. Слон громко протрубил еще раз, и это меня доконало.
– Африканские записи, – объяснил Крамли, а мог бы и не объяснять.
– Потрясающе! – воскликнул я. – А это что?
Мне почудились десять тысяч африканских фламинго, которых пять тысяч дней назад, когда я был еще школьником, Мартин и Оса Джонсоны[69] перевозили с пресноводной лагуны, возвращаясь на самолете к нам в Калифорнию, чтобы рассказать простым людям невероятные истории об африканских гну и о своих приключениях в Африке.
И тут я вспомнил.
В тот день, когда мне пришлось бежать со всех ног, чтобы успеть послушать Мартина Джонсона, он погиб в авиакатастрофе возле самого Лос-Анджелеса.
А сейчас в этих райских кущах, в убежище Элмо Крамли, я увидел птиц Мартина Джонсона.
И мое сердце взмыло вместе с ними.
Я посмотрел на небо и спросил:
– Что вы собираетесь делать, Крамли?
– Ничего, – ответил он. – Старушка с канарейками будет жить вечно. Можете держать пари.
